Цивилизация
Есть международные кризисы, которые служат живыми учебными пособиями для тех, кто изучает дипломатию и международные отношения. Хочешь понять, как все всегда работало и как все будет работать впредь, — следи в режиме реального времени, анализируй мотивы и приводные ремни. Сирия из этой категории. Идеальный case study. Особенно сейчас, когда все говорят о предстоящей мирной конференции: это жанр, скорее типичный для классической дипломатии XIX — первой половины ХХ веков, чем для современной эпохи.
Тривиальный принцип: хочешь мира — готовься к войне. И вот в преддверии гипотетического «круглого стола», который вроде бы должен собрать все вовлеченные стороны и решить, как жить дальше, повсюду забряцали оружием.
Евросоюз решил не продлевать эмбарго на поставки оружия в Сирию (читай — повстанцам). Хотя активно за отмену ограничений выступили только Великобритания и Франция, а остальные с разной интенсивностью выражали сомнения в целесообразности глубокого погружения в гражданскую войну, Лондон и Париж своего добились. Правда, ценой очередной демонстрации отсутствия ЕС как единого внешнеполитического игрока. Министры стыдливо договорились дать возможность каждой стране самой принимать решение. За этим, конечно, можно усмотреть дьявольскую хитрость — мол, оставили себе все двери открытыми, да к тому же предложили свои услуги Вашингтону. Сам он снабжать оппозицию никак не решится, но может косвенно делать это через более решительных союзников в Старом Свете.
Но скорее все-таки налицо неспособность ни о чем договориться в силу разного уровня интереса. Не интересов в смысле стратегических устремлений, а интереса как готовности уделять внимание какой-то проблеме. Великобритания и Франция по-прежнему играют в великодержавность, потому и считают необходимым демонстрировать сопричастность событиям крупного международного значения. Остальные страны либо индифферентны, либо опасаются быть втянутыми в процессы, их, по большому счету, не касающиеся.
Впрочем, в декларациях о готовности помогать оппозиционерам есть один политический резон. Пойдет оружие или нет — вопрос пока открытый. А вот само заявление означает, что ставка на силу остается в числе вполне реальных опций. Иными словами: не будет соглашения — война до победы. Собственно, Уильям Хейг, главный двигатель отмены эмбарго, об этом и говорит: надо оказать давление на режим. Буквально та же логика и у России, которая не подтверждает, но и не опровергает поставки Дамаску С-300 и других продвинутых вооружений. Говорится практически открыто: баланс сил сохранится, так что не надо надеяться, что в случае провала политического процесса вопрос может быть решен силовым методом. В принципе, такая тактика не лишена логики: стороны, которые надо усадить за стол переговоров, должны ощущать висящий над ними меч. Явление того же порядка — задумчивые публичные размышления о возможности введения бесполетных зон над Сирией, звучащие из Вашингтона. Что такое бесполетная зона и чем она заканчивается — всем хорошо известно на ливийском примере. Именно против такого варианта и возражает Россия, обещая (или уже поставляя) зенитно-ракетные комплексы, которые делают издержки от гипотетической операции избыточными. Правда, скорее всего, и вводить зоны США не собираются — все то же поднимание ставок, чтобы сделать стороны более покладистыми.
Правда, эффект может быть и обратным.
Пока создается впечатление, что каждая сторона противостояния делает один вывод из дипломатической игры крупных стран: что бы ни происходило, их не бросят и не сдадут, а значит, стоит упираться. И Асад, и его оппоненты понимают, что внешние покровители — Россия и Запад соответственно — не могут отказаться от поддержки своих визави без серьезных имиджевых потерь.
Ведь и для Москвы, и для Вашингтона в Сирии решается вопрос принципа. Россия отстаивает светских правителей (любой степени недемократичности) и внешнее невмешательство, стремясь нивелировать неприятный ливийский прецедент, к созданию которого она приложила руку. А на Западе мечутся между идеологическими схемами, согласно которым есть «восставший народ» и «кровавый тиран», и желанием утвердить-таки ту модель разрешения локальных кризисов, которая постепенно кристаллизовалась после «холодной войны»: выбираем «правильную» сторону конфликта и помогаем ей прийти к власти. Так что отказ от поддержки «своих» — не просто прагматичное раскладывание яиц по корзинам, а идейная уступка, которая ударяет по самооценке.
Мирные конференции прошлого вплоть до Ялтинской и Потсдамской занимались одним большим делом — они делили мир. Великие державы вели сложные интриги, расчерчивая сферы влияния, разменивая одни интересы и географические зоны на другие и устанавливая баланс сил. Точнее, формализуя его: устанавливался баланс по результату военного конфликта. В новейшее время некое подобие мирных конференций было связано с Балканами — Дейтонский договор по Боснии 1995 года (ему предшествовал ряд неудачных попыток) и косовский кризис 1999 года. Опыт обеих не вредно вспомнить, поскольку для Сирии они рисуют два достаточно вероятных сценария. Дейтон — сценарий в целом позитивный. Тогда внешние игроки (США и ЕС при содействии ослабленной на тот момент России) усадили воюющих за стол и заставили согласовать модель устройства Боснии и Герцеговины. Примерно это видят оптимисты, которые верят в возможность успеха «Женевы-2» по сирийскому вопросу.
Пессимистам впору вспоминать начало февраля 1999 года, когда ценой огромного дипломатического напряжения удалось собрать конференцию по мирному решению косовского противостояния в Рамбуйе. Однако результата не случилось: взаимное ожесточение достигло высочайшего накала, Освободительная армия Косово, чувствуя за своей спиной поддержку НАТО, была нацелена на военную победу, а Белград не мог допустить мысли о разделе власти с «террористами». Тем не менее конференция завершилась без открытого разрыва, как будто бы вничью. Затем, однако, позиция посредников (среди которых доминировали страны НАТО) стала резко ужесточаться, Югославии был фактически выдвинут ультиматум, отказ от выполнения которого повлек за собой начало военной кампании альянса через полтора месяца после начала мирных переговоров во Франции. Проводить прямую аналогию с Сирией нельзя, слишком много специфических особенностей, но сценарий быстрой эскалации, в случае если на конференции не произойдет прорыва (а он и невозможен), вполне реалистичен.
Сейчас, конечно, иную роль играет Россия. В 1999 году Москва тоже активно протестовала, но на реальное противодействие не решалась. Задора хватило только на бессмысленный в стратегическом отношении, но важный с символической точки зрения бросок на Приштину в июне, когда все уже было решено, и Белград капитулировал. Сегодня Кремль ясно дает понять, что будет вносить действенный вклад в поддержание баланса сил и не позволит осуществить маленький победоносный поход против своего протеже.
Есть одно принципиальное отличие сирийской ситуации от всего того, что было в прошлом, включая и югославские сюжеты. Затевая мирный процесс, вмешиваясь в локальные конфликты и расклады, крупные страны всегда преследовали свой конкретный интерес, имели четкое представление о собственной выгоде и, как правило, цели. В классические времена это очевидно, но даже и во второй половине 1990-х механизм был схож. Западноевропейские государства при активной поддержке США меняли стратегический ландшафт Европы в соответствии с представлениями, которые доминировали после «холодной войны», и Югославия Милошевича была явным препятствием на этом пути.
В Сирии невозможно понять, в чем помимо упомянутых выше статусных вопросов заключается прямой и конкретный интерес США, Европы, России.
Расширение сферы влияния на сегодняшний Ближний Восток — идея, близкая к утопии. Все внешние силы судорожно мечутся в поисках правильной реакции на уже случившееся, приспосабливаются к реалиям, меняющимся помимо их воли и желания, какие уж там стратегии. Примечательно, что те, кто имеет прикладные интересы, — соседние страны от Ирана до Саудовской Аравии и Катара — про конференцию молчат. Практически не высказываются. А ведь от них в конечном итоге и зависит договороспособность воюющих сторон.
Когда-то большие игры крупных стран были неразрывно переплетены с мелкими интригами местных действующих лиц, оставаясь первичными по отношению к ним. Теперь все наоборот. Процессы «на местах» имеют свою логику, а участие «крупняка» осуществляется где-то в параллельной плоскости, ведущие и ведомые постоянно меняются местами. Для историков будущего — неисчерпаемый кладезь. Для дипломатов сегодня — почти неразрешимая задача.
