Цивилизация
Чтобы у публики в Театре Луны не возникло недоуменных вопросов, в аннотации «Войцека» написали: «Это «физический театр», — хотя внятно объяснить, что это за штука такая, затрудняются и профессиональные критики. Ясно одно — это не балет, хотя на сцене все активно двигаются и периодически пританцовывают. Но и не драма в традиционном смысле слова, потому что словесные реплики актеров — лишь часть действия, главное в котором телесная активность исполнителя и его сценическая работа с предметами на стыке пантомимы, бытового жеста и прочих физических моментов.
«Войцек» с его обостренно нервным сюжетом как нельзя лучше подходит к такому театру. Тело выразительнее слов может передать особенности рваных фантасмагорических диалогов и атмосферу социальной драмы, на глазах переходящей в драму бушующего подсознания. Эта история — творение немца Георга Бюхнера, революционера и врача, умершего молодым в 1837 году и оставившего незаконченную пьесу о затюканном жизнью военном брадобрее, зарезавшем любовницу. За невиданную в начале 19-го века фрейдистско-юнговскую атмосферу, за сведение души к горстке гротескных рефлексов, а особливо за тотальный пессимизм век двадцатый (а за ним и двадцать первый) страстно полюбил опус человека, среди прочих заслуг которого — авторство знаменитого слогана «мир хижинам, война дворцам».
Как сказал Жванецкий, любая история болезни — уже сюжет.
И опера Альбана Берга, как и фильм Вернера Херцога с Клаусом Кински в главной роли — лишь самые известные примеры обращения к «Войцеку».
Для южнокорейского режиссера До-Ван Има, возглавляющего Лабораторию движения «Садари», эта пьеса не только стала знаком усвоения уроков французской пантомимы, которой он обучался в Париже, но и отчетом об усвоении настроений западной культуры. Что на самом деле совершенно нормально: не все же европейцам восторженно вникать в интеллектуальные извивы дзен-буддизма или в тонкости тантрической йоги. Есть чему поучиться и в обратном направлении. Кстати, девиз нынешнего фестиваля «Территория» — отражение Востока и Запада друг в друге.
До-Ван Им заставляет сцену стульями. Включает фонограмму музыки Астора Пьяццоллы. И одиннадцать босоногих актеров в невзрачных «тренировочных костюмах» в течение семидесяти минут разыгрывают мебельную мистерию. Стул под звуки усложненных танго одушевляется и развенчивается (в буквальном смысле — его разбирают на части). Полая спинка становится рамой для просунутого внутрь лица. Сиденье вкупе с деревянными ножками работают и метафорически, и буквально, превращаясь из опоры для пятой точки в кабак, мелочную лавку, плац и зверинец. Конструкции из стульев разнообразные, но шаткие, как душевное равновесие героя.
Собственно говоря, история Войцека — это особого рода дедовщина, в которой «салагой» становится не армейский первогодок, а просто слабак, имевший несчастье служить в армии.
В полку Войцека все сумасшедшие, но никто этого не замечает. Безумный доктор, возвышаясь над толпой на стуле, кричит о новом направлении в медицине, изнуряя пациента странной диетой из гороха. Безумный, но смазливый тамбурмажор наглядно — на стульях — спит с полковой проституткой, от которой у Войцека есть ребенок. Безумный капитан, развалясь на мебели и выпятив толстый живот, хамит затравленному простолюдину, но сначала чешется и ворочает пальцами в кармане, изображая игру с собственным мужским достоинством. Хор, он же беспросветное окружение брадобрея, синхронно кривляется, визжит, гримасничает и паясничает, с улыбками дебилов машет стульями, пересказывая сюжет в опорных точках, мешая корейские слова с русскими и гоняя героя, как сидорову козу. Сам Войцек (в проникновенном исполнении Джей-Вон Квона), мальчик на побегушках и объект насмешек, отменно дрожит от злости и бьет на жалость, заглядывая в зал кроткими глазами, а потом пыряет ножом ту самую проститутку, за связь с которой бесправного солдата мучают все, кому не лень.
Но — странное дело.
Постановщик «Войцека», видимо, решил, что если чувства и мысли героев примитивны до лепета, то и режиссура должна быть такой же. Если герои пьесы разговаривают сентенциями и прописными истинами, часто невпопад, то и мизансцены спектакля следует строить по сходному принципу. Так сказать, наивное к наивному.
Есть, по крайней мере, три версии причин, по которым «Войцеку» дали в Эдинбурге премию.
Во-первых, тамошний фестиваль оценил вот эту самую тотальную адекватность простоты изначальных бюхнеровских нравов и режиссерских картинок-решений. Во-вторых, надо учесть особо уважительное внимание нынешнего Запада к Востоку, в частности, громкие успехи восточного кино на престижнейших кинофестивалях. И, в-третьих, корейский спектакль получил премию в рамках эдинбургского «Фринджа» — своеобразной офф-программы, постановки которой сотнями играются по всему городу, на улицах и площадях. Отсмотрев эти сотни, эксперты, замученные тотальной рефлексией европейского театра, с благодарностью упали в объятия постановочной «детскости». Объевшегося икрой барина потянуло на капусту.
