Лощеный партийный интеллектуал, обладающий легким и строгим пером, сочиняющий тексты высшему руководству в «Завидове» и «Волынском-2», проводящий отдых в поселке Успенское, где среди прочих живут помощники и консультанты вождей, в санаториях «Сосны» и «Юрмала». Обаятельный мужчина с аккуратно подстриженными усами и изысканной сединой. Бывший фронтовик, один из тех, кто вполне мог бы стать персонажем фильма «Белорусский вокзал», человек с трезвыми представлениями о действительности. Жизнь размеренна и монотонна, как коридоры Старой площади. Мелкие кулуарные интриги враждующих подъездов ЦК и подковерные свары журналов-органов ЦК КПСС скрашивают жизнь, а частые зарубежные поездки к братским партиям ее украшают. Квартира в тихом центре, паек с колбасой, библиотека ЦК со всеми новинками, где, впрочем, иногда приходится вставать в «очередь» за нашумевшей публикацией в толстом журнале, первоклассный круг дружеского застольного общения – от Александра Бовина, предлагающего «сплотиться на прочной марксистско-ленинской основе» в ресторане Домжура, и Георгия Арбатова до однокурсника Дезьки Кауфмана (Давида Самойлова). Сомнения после вторжения в 1968-м в Чехословакию – не уйти ли из ЦК? Сомнения в годы начавшейся перестройки: новый генсек-реформатор вдруг позвал к себе помощником, а на носу собственное 70-летие, и хочется покоя, книг, выставок, концертов в Консерватории. Но вдруг такой шанс – поучаствовать в попытках изменить страну. Сделать то, что не удавалось в течение долгого времени работы на Старой площади, – воплотить на практике те тезисы, которые пытался вставлять в речи секретарей ЦК, включая генеральных, всю предыдущую жизнь.
Это все – об Анатолии Черняеве, которому 25 мая исполняется 100 лет. Очевидна перекличка со столетием гигантской по масштабу фигуры Андрея Дмитриевича Сахарова, который пытался менять систему изнутри до 1968-го, а потом – извне с 1968-го. Черняев – всего лишь интеллектуальная обслуга. Но Брежнев читал и записки Сахарова верхам, и наброски своих советников к речам, среди которых – Анатолий Сергеевич. Это важно: в стране, управлявшейся словами, в логократии, абзац из речи начальника теоретически мог что-то изменить.
О Черняеве имеет смысл вспомнить в день его столетия. Потому что ему мы обязаны самым подробным, если угодно, социологическим отчетом о власти и о мотивации пребывания в ней. Незадолго до своего девяностолетия, в 2008-м, Анатолий Сергеевич опубликовал свои подробнейшие дневники: 85 авторских листов, 1059 страниц убористого шрифта, записи с 1972-го по самый конец империи – 1991 год.
1972-й – год окаменения застоя, торможения самого времени, когда уже не столько вожди влияли на Систему, сколько сама Система брала их в плен. Ухудшить ее вожди могут – и в 1979-м, войдя в Афганистан, по сути, поставили на ней крест, а вот улучшить – не очень. Хотя как раз начало 1970-х, несмотря на заметное дряхление Брежнева, – это попытка прагматизации внешней политики, разрядка, дружба с Ричардом Никсоном. Черняев записывает: «Может быть, и в самом деле Киссинджер и Никсон… полагают, что лучший способ установить всеобщий мир на Земле… это поднять благосостояние советского народа до американского уровня». И ведь, между прочим, судя по мемуарам Генри Киссинджера, действительно так думали – нейтрализовать вероятного противника доведением его экономики до человекообразного уровня. Богатый противник – не враг, ему есть что терять, а марксизм-ленинизм – это все словесная оболочка.
А вот что, по записям Черняева, делает Брежнев на Пленуме ЦК – это до того времени, когда его в 1974-м его ударил инсульт и все покатилось по наклонной. Генсек подает реплику в адрес министра черной металлургии Ивана Казанца (он два десятилетия просидит в своем кресле – до самого прихода Горби): «Хвалитесь, что выплавляете больше США… А качество металла? А то, что из каждой тонны только 40% выходит в продукцию по сравнению с американским стандартом, остальное – в шлак и стружку?!». В адрес министра легкой промышленности Николая Тарасова (та же биография – 20 лет первое лицо в отрасли до прихода Горбачева!): «У вас на складах миллион пар обуви валяются. Их уже никто никогда не купит, потому что фасоны лапотные… Так ведь можно скупить все заграничное сырье и пустить под нож. Людям нужны не деньги, а товары. И только имея товары продаваемые, мы можем вернуть деньги, чтобы строить домны…».
Это просто моментальная и четкая фотография советской экономики – зависящей от западного сырья и не зависящей от нормального потребителя. И такие слова произносит генсек Коммунистической партии, а не ультралиберальный монетарист из Чикаго.
И в то же время: «Наш (советников. – А.К.) удел выкручиваться, чтоб безжизненные формулы, уже не годные даже для элементарных учебников, излагать как-то так, чтобы «выглядели»… Пошлое надутое доктринерство, озабоченное лишь тем чтоб не оступиться в глазах начальства».
Это же интеллектуальный паралич, как и паралич политической воли. Вся страна – от простого пролетария до генсека – словно бы поймана в сеть. До перестройки 13 лет, а уже понятно, что государство обречено. Сколько бы партийные интеллигенты высшей пробы – Бовин, Арбатов, Загладин, Шишлин, Черняев – ни шлифовали слова, произносимые с амвонов.
Таков весь дневник. Множество фактов, интриг, оценок – и все тот же бег на месте. Цитата из выступления заведующего отделом плановых и финансовых органов ЦК Бориса Гостева, 1975 год: «95% предприятий не выпускает никакой продукции высшего качества, 2/3 министерств не выполнили план. Пришлось перевести в распродажу (из-за низкого качества и старомодности) на 2 млрд продукции ширпотреба, но она все равно осталась на полках».
Привет радетелям советской плановой экономики!
5 января 1979-го. Мороз до 45 градусов. «В Москве целые районы оказались без электричества и в холоде… Два дня в булочных не было хлеба. Не было молока».
13 ноября 1978-го. Разговор с Георгием Арбатовым: почему Брежнев не принимает делегацию сенаторов США, а вместо этого встречается с главой Эфиопии? Ведь из-за этого отодвигается перспектива заключения договора о сокращении стратегических наступательных вооружений. Один из многих тревожных звонков о впадении власти в маразм и окончании разрядки.
Экономика: мяса поступает в розничную продажу 1,5 кг на человека в год; «скармливаем около 100 млн тонн пшеницы скоту… 120 млрд рублей на сберкнижках плюс 40 млрд рублей в кубышках. Товарной массой покрывается это на 40%». Вот они – истоки гигантского денежного навеса (денег, на которые ничего нельзя было купить), прорвавшегося спустя 11 лет в виде гиперинфляции после либерализации цен.
А вот 6 октября 1980 года. «В Лондоне гнездо «одаренных детей» «больших родителей». Завотделом МИДа пожаловался как-то мне: я, говорит, превратился просто в блатмейстера – внук Суслова, зять Громыко, сыновья трех замзавотделами ЦК – Киселева, Соловьева, Щербакова». Лондонград наши граждане основали уже тогда, до эпохи мини- и макси-олигархов.
2 июня 1984 года. «Всему миру ясно, что мы взяли курс на запугивание и рассчитываем, что твердость и неумолимость приведут – и к развалу НАТО, и к отзыву «Першингов» и «Круизов» из Европы, и к провалу Рейгана на выборах… Но этого ничего не будет». Не напоминает ли это сегодняшний день?
В 1980-е Черняев если и ругает в дневниках своего шефа Михаила Сергеевича, то за непоследовательность и нерешительность в реформах, за то, что не очень получается ожидаемая «революция сверху». А в комментариях к своим записям 1989-го, уже с позиций постсоветского понимания, констатирует: «Не в ошибках дело. Советский строй давно, задолго до Горбачева, исчерпал свою историческую миссию в России и был обречен на исчезновение. Перестройка уже объективно не могла уже его спасти… И не случайно среди кадров, унаследованных от сталинистской эпохи, не нашлось людей ответственных, компетентных и достаточно многочисленных, чтобы упорядочить движение к новому качеству общества».
Это – приговор Системе из самого ее ядра. А значит, не Гайдар с Чубайсом виноваты – все уже было разрушено, как сказано в классическом советском фильме, до них.
Зачем тогда люди, схожие по способности понимать, что происходит, задерживались внутри этого ядра на долгие годы, ходили на работу по субботам, спорили и интриговали? Чтобы повлиять на Систему изнутри, помочь либеральным веяниям в искусстве (все они, например, помогали «Таганке»), подправить винтики в механизме власти словом и фразой? Все это присутствовало в мотивации. Кто-то ухитрялся проштрафиться, как Федор Бурлацкий или Александр Бовин, их отправляли из аппарата в ссылку в газеты – «Правду» или «Известия», журналы или академические институты. Иные и вовсе за фронду вылетали совсем далеко на периферию системы, и их дела разбирали в Комитете партийного контроля. Кто-то избегал, благодаря, между прочим, попавшему в анекдоты про советский маразм Арвиду Яновичу Пельше, исключения из партии – как Отто Лацис и Юрий Карякин. Но, скорее, это была просто служба – без особой надежды на перемены. Когда-то я беседовал с Вадимом Загладиным, без которого Брежнев боялся выходить в свет со своими речами, и о своей мотивации он сказал так: «В ЦК было интересно работать».
Чувство сопричастности истории тоже имело значение. Над прощальным обращением Горбачева работало несколько человек, причем независимо друг от друга. Черняев тоже поучаствовал: «М.С. стал увечить свой текст. Я как мог его «облагородил»… ослабил места, которые могут вызвать только иронию и насмешку».
Власть – даже заканчивающаяся – это командная работа. И, как в командном спорте, играть нужно до последней секунды, даже если на табло неутешительные цифры. Это тоже мотивация.
Возможно, самый главный урок этого масштабного репортажа из прошлого: постепенный развал Системы начался в силу того, что никто не хотел признавать проблем и хотя бы что-то менять. Народ ведь не голодный, замечал Леонид Ильич, зачем какие-то перемены. «И никто не только не хочет посмотреть фактам в лицо, – записывал в 1978-м Черняев, – Знать ничего не хотят. Все прекрасно. Все превосходно».
Пожалуй, этот опыт непризнания проблем удивительным образом тоже начал воспроизводиться более 40 лет спустя. О, порочные круги российской политической истории!