Цивилизация
Давно финансовая элита страны не была так единодушно взволнована, как в связи с арестом замминистра финансов Сергея Сторчака. За него сочли нужным вступиться все видные финансисты страны. От его непосредственного начальника (но отнюдь не покровителя) Алексея Кудрина и руководителей госбанков – ВЭБа Владимир Дубинина, ВТБ Андрея Костина, ВТБ-24 Михаила Задорнова до экс-главы ЦБ Сергея Дубинина и депутата Госдумы, экс-президента Национального резервного банка, не понаслышке знающего об управлении внешним долгом, Александра Лебедева. Даже член думского комитета по безопасности Геннадий Гудков, еще пару недель назад рассуждавший об угрозе покушений на Владимира Путина, выразил сомнения в том, что следствие разберется с происходящим адекватно. При этом в среде людей, работающих с внешним долгом, уже в первый день после ареста о Сторчаке можно было услышать столько захватывающих дух историй, что их хватило бы на хороший политический роман.
На роман – пожалуй, да. На уголовное дело – вряд ли.
Область внешнего долга уже не одно десятилетие и даже столетие является объектом мифов, легенд и сплетен.
Мало того, именно в этой области коррупционные схемы практически не отделимы от честного бизнеса — в известном смысле это одно и то же. Я не утверждаю, что речь в деле Сергея Сторчака идет о его личной финансовой заинтересованности в уплате российским бюджетом $26 млн основного долга плюс проценты компании «Содэксим». Маловероятно, что это так. Я убежден в другом: пытаясь разобраться в операциях с внешним долгом, даже абсолютно честный и непредвзятый следователь будет чувствовать себя так, будто попал в логово закоренелых мошенников из популярного детектива.
Со времен Майера Амхеля Ротшильда, основавшего во Франкфурте частный банк, специализирующийся на работе с внешним долгом, любое дело о международных операциях государственного уровня с большой вероятностью будет выглядеть именно так.
Не удивительно, что свое прозвище «Миша — два процента» экс-премьер Михаил Касьянов получил именно на долговом поприще.
Утверждать, насколько оно справедливо, могут лишь люди, глубоко погруженные в этот бизнес. Да и они будут говорить то или иное, исходя из своей корысти – финансовой или административной. Информированных и одновременно беспристрастных тут нет.
В открытой части трехлетнего федерального бюджета строчки о погашении долга «Содэксиму» (Сергея Сторчака обвиняют в попытке реализации своего «умысла» через подготовку постановления правительства во исполнение бюджета) нет. Аналогичная запись о погашении такого же долга, но не алжирского, а китайского происхождения, одному из оборонных предприятий России нашлась. Нужная, о долге «Содэксиму», как удалось выяснить «Коммерсанту», находится в закрытой части бюджета.
Почему — догадаться несложно. Коммерческий долг неизвестному российскому предприятию со стороны Алжира, который затем выкупил «Содэксим», сформировался в 1996 году. Как раз в это время избранный в 94-м году алжирский президент Ламин Зеруаль начал «программу умиротворения»: местная вооруженная оппозиция раскололась на несколько группировок, каждая из которых контролировала часть территории страны. Главным товаром для поддерживаемых военными властей Алжира были отнюдь не детские книжки. С огромной вероятностью речь шла о военных поставках. И вряд ли они не были своевременно оплачены Алжиром из жадности местных властей.
Первая и основная особенность операций с внешним долгом такого рода – его спорное (в условиях смены власти, гражданской или иной войны) происхождение. На практике государства редко оспаривают запротоколированный долг, даже если речь идет, как в случае с «Содэксимом», о коммерческом долге, то есть долге компаний или компаниям. Именно поэтому
в вопросах внешнего долга сторонам нечасто приходит в голову обращаться к общедоступным в международных операциях коммерческим арбитражам – слишком многое придется рассказывать.
В XXI и в XX веке, так же как и три столетия назад, внешний долг слишком связан с потаенными и неприглядными сферами деятельности государств — открытыми и секретными военными соглашениям, внешней разведкой, политическими заговорами и т. п.
Это определяет еще одну особенность подобных операций – наличие частных посредников. Подавляющее большинство посетителей международных военных выставок под Москвой, в Абу-Даби или в Джакарте – частные лица, тщательно скрывающие отдельные факты своих биографий. Этот круг не так далеко ушел от обычаев времен Майера Ротшильда. Как и тогда, речь идет об уходящих в глубь веков капиталах еврейского, арабского, турецкого, армянского, китайского происхождения. И
представители этого древнего и ультраконсервативного бизнеса могут шокировать собеседника рассказами о малоизвестных деталях мировой истории, являющихся историями их семей.
Но предъявлять документы они не станут: их и так знают те, кому следует. И никогда не будут работать бесплатно – именно их участие в сделках с долгами сомнительного толка зачастую определяет успешный исход операции. Именно за это им хорошо и непублично платят.
Со стороны это выглядит как абсолютно коррумпированный мир. И каждый волен разглядеть в его устройстве всемирный масонский заговор, вселенское могущество спецслужб или Большую Политику. На деле все не так страшно, и в масштабах мировой экономики этот сектор исчезающе невелик – он «разбухает» именно на мировой нестабильности. Золотыми годами его были, например, времена соглашения «Нефть в обмен на продовольствие» в Ираке, африканских войн начала 90-х, гражданской войны в Алжире. Но он есть и именно таков. И
вряд ли Сергей Сторчак будет рассказывать следователям обо всех подробностях своей работы. Выяснить, скрывает он гостайну или свой корыстный интерес, вряд ли возможно – таковы правила игры.
Тем более сомнительно, что его поймут: сектора, находящиеся на стыке международных отношений, бизнеса и оборонных ведомств, многие годы работают по принципу «черного ящика». Близкие по смыслу конструкции – мировой рынок алмазов, торговля оружием, внешние операции центробанков, офшорный бизнес, международные операции политических партий.
В более или менее обустроенных государствах такого рода «черные ящики» работают под негласным политическим контролем госинститутов и под их же «крышей». И это, пожалуй, единственный случай «крыши», существование которой в нетранспарентном варианте можно допустить. В случае конфликта внутри «черного ящика» обычной практикой является закрытое расследование парламентской комиссией или же внешней по отношению к «ящику» спецслужбой.
Проблема Сергея Сторчака в том, что он не может рассчитывать ни на то, ни на другое, ни даже на неангажированность Следственного комитета и Басманного суда. «Черный ящик» не вызывает детективных страстей лишь там, где остальные механизмы власти более прозрачны и ответственны.
Полагаю, именно в этом объяснение того, почему в защиту Сторчака, чьи заслуги по урегулированию госдолга России отмечены орденом «За заслуги перед Отечеством» второй степени (речь шла, насколько я могу судить, за работу по урегулированию долга СССР Парижскому клубу кредиторов), выступают профессионалы из совершенно разных политических лагерей. Дело даже не в том, что
в режим «черного ящика», крайне похожего на порядок работы с внешним долгом, в России переведено множество операций, которые должны быть транспарентными.
(Так, например, устроен бизнес по госзакупкам спецслужб и Минобороны. Таким же образом, по доносящимся из того же Минфина слухам, во многом работает «административный рынок» распределения межбюджетных трансфертов. Похоже организовано и неформальное финансирование политических партий.) Скорее, речь идет об обеспокоенности чиновников тем, с какой легкостью внутриполитические игры переносятся в сферы, которые табуированы для таких действий. Если, конечно, государству интересно продолжать свое существование.
До последнего времени Сергей Сторчак занимался делами как раз из таких областей – от управления внешним долгом до размещения Стабфонда — и мог считать себя лицом, политически охраняемым от «битв силовиков» на самом высоком уровне. То, что это, возможно, уже не так, свидетельствует об отказе инстинктов самосохранения внутри специфических государственных институтов. И это гораздо более достоверное подтверждение тезиса о том, что «все в Кремле пошло вразнос», чем все выступления оппозиции.
