Цивилизация
Почему Кулаева не убили во время или сразу после штурма, не известно. Видимо, случайно, в общей неразберихе. Но так или иначе, прокуратура хотела провести процесс над единственным выжившим школьным террористом по канонам госправосудия, не важно, что Беслан. Чтобы все было просто и понятно: вот потерпевшие, вот обвиняемый, уж какой есть, а вот государство, и оно установит истину в ее специфическом, как это положено, властновертикальном смысле. Хоп-хоп — и готово: признать виновным, точка.
То есть процесс должен был не открыть правду, а, наоборот, ее размазать в народной эмоции абстрактного антитеррористического гнева. Выпустить пар.
Получилось не то чтобы наоборот, но уж точно по-другому. Вначале команда Шепеля строила дело вокруг Кулаева и его роли, а все остальные разговоры, как не имевшие отношения, пыталась остановить. Быстро выяснилось, что Кулаев как минимум не организатор, а, скорее всего, случайный участник захвата школы, что его били, чтобы он дал ложные показания, и что по существу ему рассказать особо нечего.
Потерпевших, выступающих в суде, Кулаев уже не интересует.
Выяснилось — и записано в протоколе, — что террористы требовали Дзасохова, Зязикова, Рошаля и Аслаханова, по 150 человек за каждого. Что с Рошалем был даже телефонный разговор. Что по школе стреляли из танков и огнеметов, а «альфовцы» закрывали собой заложников, и на них не было бронежилетов. И прочее. Выяснилось, что главные для всех вопросы: отчего произошли взрывы и сгорели люди? кто отдавал приказы? кто возглавлял штаб? Федеральная комиссия якобы этим и занимается, и обещали летом передать материалы по инстанциям. Лето скоро кончится. А процесс Кулаева уже стал общественным судом над президентом и правительством, которые сначала не предотвратили захват школы, а потом освобождали ее по самому катастрофическому сценарию. И прокуратура не в силах это остановить.
Свои войны Запад и Россия ведут по-разному. России, конечно, хуже: тут не закладывают бомбы или бьют по небоскребам, а захватывают заложников. По сути, тот же террор устрашения и невыполнимых требований, только более жуткий, протяженный во времени, разворачивающий перед страной этакую мыльную оперу массового убийства и бездействия властей. Но и к выводам приходят разным. На Западе усиливают безопасность, разбираются, принимают меры.
Кремль же включает террор в свою общую мобилизационно-охранительную повестку.
Объединяющую страну перед угрозой и одновременно показывающую, что Кремль сильный и с этой угрозой вполне справляется. Причем силу свою Кремль понимает в том смысле, что согласиться с требованиями общественности, значит уступить террору. Кавказ, кажется, уже в полной мере стал жертвой такой политики: не разбираетесь вы — будем разбираться мы.
Как Владимир Путин отреагировал на Беслан кроме губернаторской реформы? В чем конкретная польза от того, что убили Масхадова? И почему в Европе террористов ловят, а у нас убивают? Как это: в Чечне все лучше и лучше, а в Дагестане, наоборот, пожар? Ведь понятно, что в Чечне и Дагестане уже вполне схожие картины «ни войны, ни мира» с их главной отличительной чертой — беспомощностью центра. В Чечне, говорят, лояльное руководство, большой успех. А на самом деле — политический режим, во многом уже напоминающий Чечню после Хасавюрта. «Неизбежные эксцессы» — убийства и издевательства — продолжаются, а нефтяные составы тоже как ездили нетронутыми, так и ездят.
На Кавказе российское руководство попало, можно сказать, в затягивающую воронку слабости.
С торжествующим принципом «своих не сдавать», но «свои» тут — всего лишь соседи по корпорации с нижних этажей: вы нам комитет бесланских матерей, мы вам Общественную палату. С недоверием к людям, страдающим от этой слабости. Чем больше они страдают, тем меньше к ним доверия, тем больше слабость, тем люди эти, защищая свой законный исконный интерес, активней и подозрительней.
Вот пример: в деле Кулаева прокуратура будет считать приговор победой. Больше — никто. В любой войне нужно уметь определять ее цель, соответственно — врагов и союзников. Кремль видит одних врагов.
