Давно не слышно его решительного заместителя Колесникова. Рассосались — временно — питерские чекисты. Зато громко звучит голос сплоченной команды либеральных чиновников. Они рисуют нам картину бодрых, энергичных реформ и крепнущего царства свободы. Вот теперь, настаивают, все будет хорошо.
По выражению классика: «Таперича, когда мы этого надоедалу сплавили, давайте откроем дамский магазин».
Вот вице-премьер Кудрин гарантирует, что «через три года наше общество будет разительно отличаться от того, которое было четыре года назад». Вот министр-реформатор Греф уверяет в порядке дежурного заклинания, что президент — глубокий сторонник либеральных ценностей. А вот, наконец, и сам кандидат-президент рапортует с «плацдарма для решительного поворота» в экономике. С промежуточного финиша программы политических преобразований, ведущей к «цивилизованной политической конкуренции» и к формированию полноценного гражданского общества. А главное — к свободе: »...свободы и права граждан — высшая ценность, которая и определяет смысл и содержание государственной работы».
Это не пустое наглое вранье из прошлого — как советский народ отстоял в борьбе, как он защитит завоевания. Это более сложный мир двоемыслия и подтасовок, в котором понятия государства и свободы одновременно противоречивы и равнозначны. Противоречивы в нашей повседневной практике, заставляя говорить о конкуренции, о приватизации, о реформах, о борьбе со взятками и пр. И абсолютно совместимы идеологически: чем больше государства — тем больше свободы и национального достоинства. Что вполне совпадает с общественным мнением, которое в шизофренической лихорадке не доверяет государству и его институтам, требуя при этом его, государства, усиления на всех фронтах. Слова обрастают новым смыслом.
Так и свобода — это все еще то, что мы когда-то привыкли иметь в виду, но и одновременно нечто противоположное. Универсальный риторический инструмент.
За последние годы Россия привыкла жить в атмосфере, так сказать, плюрализма смыслов. Когда, покопавшись в гардеробе разрешенных мнений, можно выбрать подходящее, чтобы искренне в него поверить и с гордостью носить потом, стряхивая пыль. Потому что это мнение — оно ведь в какой-то своей эмбриональной стадии не совсем неправда и имеет подоплеку. Вот и выходит, по версии Алексея Кудрина, главного после Устинова с Колесниковым адвоката антиюкосовских репрессий, что «налицо объективный конфликт власти и [нечестной] компании, а не попытка убрать оппозиционера». Тут по мере текущих нужд переходят с языка гражданских прав и юридических презумпций на язык правды нашей жизни, пренебрегающий процедурной стороной дела. Действительно, где вы честных видели? Среди этих 5–7–10 предпринимателей? И конфликт, если всматриваться, вроде объективный. Или вот пресловутая политическая система. А что, раньше цивилизованная была?
Именно в этом, в сущности, и заключается ревизия ельцинской эпохи.
Государство теперь за столом и на раздаче: само себе сдает карты и назначает козыря. И пересматривает не гарантии или итоги, а язык и содержание.
~Это основной принцип Realpolitik нашей внутренней политики: всякий ее поворот задним числом определяется неурядицей минувших лет, описанных президентом в апокалиптическо-героических тонах национальной борьбы за светлое настоящее. Тогда откровенная манипуляция свободой политического выбора, репрессии или унизительная телепропаганда вдруг становятся непременным условием незыблемой и полноценной демократии. Которая еще не наступила, но после очередного либерального рывка и укрепления институтов наступит бесповоротно и обязательно.
Это как вы идете летом под закатным солнцем, а чуть-чуть впереди — ваша тень идет. По логике нашей предвыборной либеральной утопии, вы ее обязательно догоните. Только вот не сию секунду.