Цивилизация
Посмертно Анна Политковская канонизирована как подвижник и герой. Пожалуй, первый подвижник постсоветской эпохи. Ее влияние распространилось вместе с ее смертью. При жизни же она была то ли изгоем, то ли юродивой: ее не слушали и не слышали. Почему? Тут, кажется, дело не в том, что она в лоб и старомодно критиковала Путина. Тут дело в войне в Чечне. Она говорила о вещах, вытесненных из сознания, как после детской амнезии.
Половина населения, если верить опросам, до сих пор полагает, что в Чечне идет война, но эти цифры мало что значат. Чечни как бы нет вовсе. От Кавказа общественное сознание отгородилось железобетонной стеной. Есть только общее и крайне болезненное понимание, что там все очень и очень плохо. Зуб сгнил, и надо бы к врачу, но страшно, и вроде не беспокоит. Проблемы Чечни и Кавказа не решены — они отложены в сторону, и непонятно, что с этим будет.
Сегодня, наверное, уже можно уверенно утверждать, что национальной демобилизацией мы в огромной степени обязаны и Кавказу: упала самооценка.
Вторая чеченская война с самого начала определяла нравы и политику. Мягкого Сергея Степашина, спасовавшего в Дагестане, она заменила Владимиром Путиным, и фундаментом госполитики стала жесткость, перетекающая в авторитаризм. Именно вторая чеченская война на самом деле развела Россию с Западом. Вместо того чтобы вести чисто гуманитарную линию, Запад поддержал Масхадова, и это стало хорошим поводом сжечь мосты.
Наконец, Россия окончательно убедилась в своем бессилии. Сначала, помнится, военный штаб изображал операцию НАТО в Косове: все эти точечные бомбардировки, отчетность, брифинги, переводчики. Чубайс сказал, что наша армия возрождается в Чечне. А через неделю-две началась зачистка, военные превратились в карателей, и ужасы первой чеченской войны на этом фоне стали похожи на детский сон. Армия так и не возродилась. Напротив. И все это поняли.
Затем образ тотальной катастрофы распространился на весь Кавказ. Кавказ стал сплошной серой зоной бесправия и насилия. Гетто.
Это связанные вещи: когда общественное внимание отключилось, Кавказ действительно превратился в гетто. То ли культурный подход иной, то ли бесправие развращает: насилие стало нормой. Не случайно основной проблемой на Кавказе считается не насилие, а коррупция, она-де прямо влияет на жизнь людей. Зачистка в Благовещенске, к примеру, вызвала резонанс: было разбирательство, сняли хоть каких-то силовиков. Политковская могла разбиться в лепешку: с Кавказа не доносится ничего. Даже Беслан не стал поводом для отставок.
Так страус прячет голову в песок и находит себя в безопасности. Проблема не исчезнет, если просто о ней не думать. На Кавказе рушатся общенациональные институты, какие есть или какими могли бы быть. Дело Буданова с его, так сказать, правильным вердиктом превратилось в издевательство над законностью. Дело Ульмана завело в тупик либеральную идею суда присяжных.
Присяжные дважды оправдывают убийц, с готовностью исполнивших преступный приказ, и дело тут вряд ли в халтурной работе следствия. Деформируются стандарты справедливости.
Объяснять отношение к Кавказу и тем, кто там живет, русским национализмом — слишком просто. Скорее, наоборот, шовинизм стал защитной реакцией от осмысления беспомощности. Навести там порядок, как выясняется, слишком сложно: он оказывается жутким и неприглядным. Проще сойтись между собой в том, что эта территория — зона второго сорта. Там действуют другие законы и другой счет.
Официально на Кавказе побеждает стабильность. Назначаются правильные лидеры, побеждают правильные партии, действуют правильные комиссии. Неофициально там пожар. Кураторы из Кремля говорят: подземный пожар. Подземный — это, пожалуй, верно. На сегодняшний день административно-репрессивный контроль там вполне эффективен. Постольку, поскольку Кавказ как бы вне зоны видимости. Возможно даже, это надолго.
Но уже ясно, что будет потом: любая оттепель, любой отход от платформы стабильности продемонстрируют, что Чечня и Кавказ — отдельно.
Что интеграция последних шести лет была просто обманом зрения.
