Интимное пространство

Личный секретарь папы Иоанна Павла II признался, что он не уничтожил личные документы и заметки покойного понтифика, вопреки воле последнего. Но ведь почему-то же папа просил их уничтожить…

Вы знаете, со мной один раз случилась беда. Я заглянула в личные записи другого человека. Не важно, что было побуждающим мотивом, поскольку никакой мотив в такой ситуации не является оправдательным. Думаю, что беда, случившаяся в этот миг со мной, незамедлительное наказание или приговор, если хотите, который я прочла в украденных строках, не предназначавшихся никому, кроме их автора, сопоставима с бедой, случившейся в этот же миг с автором дневника, чье интимное пространство оказалось беззащитным.

Надо признаться, что после того случая, произошедшего много лет назад, но раскаяние за который мне предстоит нести до тех пор, пока работает мой мозг, я вообще стала иначе относиться к публикациям дневников, переписки и прочих личных записей, не предназначавшихся для печати. Как правило, такие публикации случаются уже после смерти людей. Главным образом людей выдающихся, знаменитых, великих. Считается, видимо, что после смерти человеку уже вообще ничего не принадлежит, включая его мысли, отраженные на бумаге или в компьютерных файлах. И вот это внутреннее пространство человека тиражируется, издается и переиздается. С кучей комментариев, расшифровкой инициалов людей, которые упомянуты почему-то именно в виде инициалов, с огромным количеством сносок, расставляющих по формальным местам даты, имена и события. И если я кому-то признаюсь, что не хочу читать переписку Пушкина ровно по той же причине, по которой не могу читать личные письма любого другого человека, меня, как правило, мало кто понимает. Потому что это «наше все», все, что он написал, ценно, это эпоха, это история, это позволяет лучше понять и проч… Но он не писал это нам, читателям. Нам он писал стихи и прозу, говорящие или умалчивающие о гении ровно настолько, насколько он этого хотел. Почему, елки зеленые, потомки считают себя вправе нарушать границы внутреннего пространства, которое полностью и безусловно им не принадлежит, потому что в жизни и смерти оно принадлежит только тому, другому человеку. Даже если бы друзья этого человека отдали журналистам, или литературоведам, или историкам его письма, адресованные им лично, я бы считала, что они наполовину распорядились чужим. Какой бы красоты ни были эти письма, но они предназначались только одному человеку, так зачем зачитывать эти письма миллионам? А если эти письма по-пацански хулиганские, чтобы не сказать откровенно-вульгарные, потому что очень личные? Это его право, это не для печати, выражаясь современным языком. Для печати и во веки остается «Я помню чудное мгновенье…». Остальное нам не принадлежит, не предназначалось, не писалось с учетом, что может быть опубликовано. В противном случае, возможно, не было бы написано вовсе.

Да, наверное, в личных дневниках и письмах каждый из нас виден точнее, там мы откровеннее, лучше или хуже, приятнее или отвратительнее, талантливее или бездарнее. На то они и личные записи, что ты не думаешь, как это выглядит со стороны. Нет «стороны», есть только ты и инструмент, воспроизводящий твои мысли. И все. Папа римский, которому предстоит стать святым, тем не менее прожил человеческую жизнь на этой земле. И как у любого человека, у него были, конечно же, свои сильные стороны и свои слабости. Он что-то такое для себя записывал, у него были какие-то личные документы. Это было личное достояние понтифика, которое должно было умереть вместе с ним. Оно не принадлежит ни церкви, ни потомкам, ни истории. И, что очень важно, он был уверен, что никто никогда не прочтет того, что он писал для себя лично, потому что такова была его воля – уничтожить. Личный секретарь Иоанна Павла II, человек тоже церковный, позволил себе эту волю не выполнить — сославшись на то, что все написанное покойным бесценно для истории. Обычный аргумент, предшествующий захвату чужого внутреннего пространства. Секретарь нашел красивое объяснение: он это сделал, потому что его преданность превышает чувство ответственности. Поразительно, да? Человек не понимает или делает вид, что не понимает, что его чувства здесь вообще ни при чем. Что он попросту украл да еще и распорядился чужим. Ведь, видимо же, он почитал чужие личные бумаги, прежде чем констатировать, что они бесценны для истории.

Почему так часто самый преданный оказывается предателем? Эта связь как будто заложена в самих словах. Вчитайтесь. Странно, да?