Цивилизация
Все-таки первая неделя Великого поста, время думать о грехах и плакать о них. Не хочу и не имею знаний серьезно рассуждать о феномене греха и покаяния – есть великие авторы на этот счет. Но на бытовом уровне, не богословском – почему нет?
Так вот, в психологическом отношении, не в церковном скверные поступки я бы поделил на три группы.
Одну из них составят внезапные гадости. Например, в состоянии тяжкого опьянения мужчина возвращается домой и ни с того ни с сего обрушивается (в том числе, конечно, и в буквальном смысле) с серьезнейшей критикой на жену и детей. Припоминает им события, которых никогда не бывало: уличает, например, свою единственную и неповторимую в непорядочном поведении, а детей – в воровстве денег.
Утром-то ему стыдно, этому мужчине, он бы лучше никогда этого не говорил. Обида нанесена, несправедливые речи прозвучали, но в действительности наш похмельный герой так не думал, просто его далеко завела дивная красота родного бранного языка – и состояние глубокой отравленности.
В общем, грех, как говорит Псалмопевец, «предо мной есть выну», то есть налицо, но он одноразовый такой, и всем очень понятный, и свойственный большинству людей. Конечно, гадость, но обычная.
Исповеди, искреннего покаяния со стороны похмельного героя — и прощения и понимания со стороны его обиженных близких вполне достаточно бывает, чтобы навсегда забыть об этом грехе, прогнать его от себя, как скверный сон.
Сюда же относятся такие катастрофические истории, как та, что произошла лет двадцать назад в университетском общежитии на проспекте Вернадского в Москве: один молодой юрист по привычке выбросил мусор в окно, а под этим самым окном бродила его мать, ища вход в общежитие…
Во вторую группу я бы отнес привычный, продолжительно существующий грех, про который человек понимает, как это нехорошо, но обстоятельства жизни его как бы понуждают продолжать его совершать.
Это вот что такое, например:
1) чиновник, чья подпись уже не может появиться на бумаге бесплатно: это нарушает длинную технологическую цепочку, на которой зарабатывает масса людей;
2) гражданский муж, который по не известной никому, в том числе и ему самому, причине не хочет венчаться со своей возлюбленной и единственной – все ему, видно, кажется, что за поворотом жизни ждет его вовсе не мучительная болезнь, а новая любовь и новая молодость;
3) замотанная богатая женщина, которая так утомилась жить без положительных эмоций, что не может отказать себе в удовольствии скупить буквально весь модный магазин, чтобы потом — в еще большем отчаянии! – рассматривать все это богатство, не зная, куда бы его применить.
Список, понятное дело, можно продолжать бесконечно.
Самая сложная – третья группа. В ней — та подлинная жуть, которая охватывает человека, когда он потихоньку, постепенно начинает терять веру, слабеть в ней. Если он не вор, не убийца и не прелюбодей, а просто искренний работник – супруг – дитя – родитель, жизнь которого отрегулирована обязанностями и родственными связями до такой степени, что ни на какие левые поступки времени у него просто нет, то на первый взгляд ему и не угрожает геенна огненная.
На самом деле это, конечно, совершенно не так. Наш солдат быта с течением времени совершенно лишается способности надеяться на кого-нибудь, кроме себя и – максимум – своих самых близких. Уныние охватывает его. Он пытается жалкими человеческими силами предупредить все неприятности, какие могут возникнуть в его несчастной голове, и у него создается вполне себе ложное и, думаю, глубоко порочное ощущение, будто он сам хозяин этой своей неинтересной жизни.
«Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?»
