Цивилизация
Если когда-то страна жила согласно формуле «Сталин — это Ленин сегодня», то сейчас мы прожигаем жизнь в рамках морально-политической максимы «Сурков — это Суслов сегодня». В соответствии с февральскими тезисами Владислава Юрьевича нынешнее поколение антисоветских людей само ничего не создало и продолжает проедать советское наследие. И это чистая правда, особенно в той части, которая касается инженерной и прочей унитазно-канализационной инфраструктуры. Но проблема современной стабильности, неуклонно переходящей в суверенную демократию, состоит еще и в том, что нынешнее поколение антисоветских людей проедает наследие 1990-х годов в лице либерализации, приватизации и финансовой стабилизации. О чем за одну только последнюю неделю дорогим россиянам сообщили сразу несколько ответственных экономических чиновников.
Если верить им всем сразу, получается, что в стране при определенном стечении обстоятельств могут произойти а) банковский, б) бюджетный, в) фондовый, г) пенсионный кризисы при попутном ухудшении показателей сальдо внешней торговли и принципиальной невозможности снижения инфляции с двузначных до однозначных величин.
Собственно, почему должно быть иначе? Реформы, на которые не хватает духу, политической воли, внутренней моральной мотивации, замещаются национальными проектами. Тем самым решение ключевых проблем откладывается на неопределенный срок, риски экстраполируются в будущее, причем теперь уже не на одно, а на несколько поколений вперед. И заодно происходит стремительная инфляция национальных проектов — и физическая, и имиджевая.
Замораживается нынешняя опасная для развития структура экономики, по-прежнему полностью ориентированная на «наше естественное конкурентное преимущество» — запасы нефти и газа. Фундаментальный изъян российской экономики, голландская болезнь, путем чисто идеологических манипуляций переплавляется в ее преимущество — и вот уже готова доктрина энергетической державы.
Доктрина, в не меньшей степени, чем брежневская гонка вооружений, отчуждающая Россию от остального мира.
Потому что этот самый остальной мир, будучи не в состоянии оценить масштабы энергетического бедствия, уже вовсю задумывается об альтернативных источниках энергии — как в географическом, так и в «химическом» смыслах.
Тот самый высший государственный чиновник, который Суслов сегодня, учил партактив тому, что Россия — вовсе не государство-крепость. Но почему тогда ведется поиск новых врагов? Почему формируется однопартийная система? Почему государство использует свое монопольное положение в экономике и политике? Почему оно обращает, прямо или косвенно, в свою собственность все то, что мало-мальски работает, создает добавленную стоимость, просто реально функционирует? Почему оно поддерживает на плаву институты, которые развалились или не работают, — например, призывную армию? Почему государство воссоединяется с церковью, а общественная жизнь клерикализуется? Почему для нас сегодня самый страшные враги — неправительственные организации с ватиканским прозелитизмом, прибалтийские страны с Польшей, шпионы с либералами, возвышающиеся этакими мухинскими рабочим и колхозницей над родными замоскворецкими куполами, как жид порхатый над арабской мирной хатой?
Потому что Россия переживает кризис стабильности. Соответственно, хлеб заменяют зрелища — можно забыться в волшебном мире голубого экрана: трудящиеся коротают время за просмотром программ, где нет новостей, зато навязываются ценности, не прописанные ни в моральном кодексе строителей коммунизма, ни в катехизисе протестантской этики.
Россияне как новая историческая общность, безусловно, нуждаются в четко сформулированной идентичности. Но и она формируется как негативная, от противного: квалифицирующие признаки российского народа — это перечень его врагов, недоброжелателей и вообще всех тех, кто отрицает его соборность, посконность и суверенность. В лучшем случае речь может идти о ностальгической идентичности (то самое советское наследие, в том числе былое идеологическое и индустриальное величие, что, надо заметить, особенно «актуально» в постиндустриальной экономике).
Идеология кризиса стабильности, естественно, нуждается в постоянном разъяснении. И вот уже в горнило идеологической борьбы на советский манер бросаются пропагандисты правящей партии, в количественном смысле разменявшей свой первый миллион членов. А что, собственно, разъяснять, если кроме экономико-финансовых кризисов, заложенных, как мина замедленного действия в стабильность, государство страдает от отсутствия внятно сформулированной позитивной идеологии? Очевидный признак идеологического кризиса — появление произведений типа книги Чадаева о путинском мировоззрении, нового «краткого курса», освященного главными идеологами Кремля. Схема тоже давно апробированная, правда, не в лучшие времена советско-российской истории: «Товарищ Сталин указал — товарищ Митин (академик-философ, директор Института Маркса-Энгельса-Ленина. — А. К.) разъяснил».
Кстати, если руководствоваться марксистско-ленинским учением и всегда помнить о том, что политика есть концентрированное выражение экономики, то станет понятно, почему при остановившихся реформах и обещанной чиновниками-экономистами череде кризисов хромают внешняя и внутренняя политика.
Православие--самодержавие--народность невозможно намазать на хлеб.
Сплошная стагфляция — сочетание инфляции со стагнацией — в экономике, политике, обществе. Девальвация слов, дистрофия дел, инфляция денег. Кризис стабильности.
