Сам дурак

Русские – ленивые подлые свиньи, пьяные, продажные и развращенные; тайком продают Саддаму вооружение, уничтожают мирных жителей Чечни, а еще требуют принять их в Европу и вообще в цивилизованный мир.

Американцы – зажравшиеся дебилы, стремятся к мировому господству; брешут о демократии, а сами затыкают рот своим СМИ; тайком продавали Саддаму сибирскую язву и химоружие, а теперь бомбят за это мирных жителей Ирака.

Иракцы – тупые и забитые звери, не в состоянии осознать преимуществ демократии перед диктатурой; поддерживают терроризм, тайком готовят ядерную бомбу и прикрываются своими детьми от справедливого возмездия; уничтожали и собираются дальше уничтожать мирных жителей Курдистана.

Французы – зазнавшиеся, чванливые бездельники; вечно стремятся хоть в чем-нибудь нагадить США, даже программное обеспечение переписывают на своем идиотском языке; тайком продавали Саддаму оружие, а теперь хотят урвать свой кусок от иракской нефти, справедливо завоеванной американцами…

Кого бы еще назвать? Да ведь кого не назови, о ком не вспомни, все одно – ничего приятного не услышишь. И это не специальная акция имени Первого апреля, а регулярное упражнение последнего времени. Расстояние от прилизанных высказываний официальных лиц, до откровенной и грязной брани на форумах, выглядит едва ли не Декартовой пропастью, но по сути, эта дистанция съедается простейшей редакторской правкой, большую часть которой может выполнить Microsoft Word, используя набор правил для строгой деловой переписки. Представители МИДов, госдепов, правительств, парламентов, совбезов и пр. сдерживают себя чуть больше, чем свободные журналисты; те, в свою очередь, стараются не доходить до совсем уж прямых оскорблений. Это удовольствие остается простым гражданам, имеющим возможность высказаться в интернете или на митингах. Первых от последних отделяют лишь две смены словаря. Логика при этом не меняется.

Эта логика почти неистребима, она прячется под тонкой пленкой вынужденного соблюдения стандартных норм общежития; цивилизация многажды пыталась справиться с ней, но странным образом только укрепляла ее. Одна из моих коллег как-то поведала мне, что на факультете журналистики их учили обращать особенное внимание на плохие новости – это, дескать, гораздо интереснее для публики, чем новости хорошие. Такова человеческая природа, разъясняли университетские преподаватели своим студиозусам, кровь и грязь дадут вам гораздо больший рейтинг, чем мир и любовь. Ведь люди, несмотря на внешнюю культуру, остаются склонны к насилию и прочему звериному, оттого желают читать и смотреть именно об этом.

Это утверждение верно лишь отчасти. Просто писать о хорошем сложнее, чем о плохом. Кровь и грязь не требуют особенного труда и мастерства, их достаточно всего лишь назвать или показать. Но даже если бы все журналисты мира вдруг сделались фанатами хороших новостей, а затем к ним присоединились кинематографисты, писатели и прочие мастера культуры, ничего радикально это бы не изменило. Ведь люди действительно склонны ко всему тому малосимпатичному, что им приписывают пессимистические мэтры от журналистики.

Впрочем, вот ведь что забавно, это обстоятельство все-таки не является абсолютно и постоянно непреодолимым. Проходит время, количество заявлений «сам дурак» неизбежно уменьшается, и поневоле вспоминаешь, что наполеоновские войны интересны не только тем, что они были, но и «Наукой логики», которая писалась Гегелем аккурат тогда, когда вся Европа была увлечена очередной резней.