Размер шрифта
А
А
А
Новости
Размер шрифта
А
А
А
Газета.Ru в Telegram
Новые комментарии +

Провинциальные страхи

Главный редактор журнала «Россия в глобальной политике»

Зрелость государства как международного субъекта определяется способностью отделять эмоции от практической политики. С этой точки зрения территория бывшего Советского Союза представляет собой сообщество стран, находящихся даже не в юношеском, а в подростковом возрасте. Психологические факторы играют решающую роль.

Мы привыкли считать, что хорошо знаем и понимаем общества и политические элиты соседних государств. Говорим по-прежнему на одном языке, опираемся на общее культурно-историческое наследие, переживаем сходную трансформацию. Представление о том, что «все это наши люди», присутствует в сознании подавляющего большинства россиян. Такая картинка отнюдь не означает, что они спят и видят воссоздание Советского Союза. Но влияние на выстраивание политики несомненно.

Наличие общего культурно-исторического и психологического фундамента не только не является основой для лучшего взаимопонимания, но, напротив, служит отягощающим обстоятельством.

Мы, кажется, до сих пор не поняли, что с момента распада СССР Россия и ее бывшие партнеры по Союзу утратили общий горизонт, и вот уже 15 лет они смотрят на происходящее с совершенно разных, расходящихся все дальше и дальше позиций.

Кто бы ни управлял нашей страной, Россия и после распада империи остается великой державой с соответствующей психологией и глобальным взглядом на окружающее. А прежние союзные республики, ранее входившие в огромное государство и посредством этого тоже сопричастные самой большой политике, перешли в категорию «обычных» стран.

В обоих случаях произошла (хотя и разная) провинциализация мышления. В России утрата сверхстатуса, которым Москва обладала в биполярном мире, обернулась возвращением к довольно архаичным течениям политической мысли. Геополитические конструкции более чем столетней давности сочетаются с буквально (то есть исключительно в материальном выражении) понимаемым прагматизмом, что дало удивительный результат.

Латентные имперские амбиции, изжить которые едва ли удастся в обозримый исторический срок, сочетаются со стремлением сделать межгосударственные отношения рентабельными.

Иными словами, максимизировать прибыль, но сохранить влияние на младших партнеров и добиться уважения с их стороны, что, в принципе, обычно вещь затратная. При этом Россия со своим глобальным взглядом на вещи за большинством локальных двусторонних проблем с соседями усматривает проявления общемирового геополитического соперничества, высокомерно отказываясь верить, что у малых стран могут быть собственные интересы и своя, независимая от держав-патронов политика.

Новые независимые государства, напротив, полностью потеряли стратегический горизонт. Ему на смену пришли местечковые представления об окружающем мире. Одно из проявлений — неспособность видеть проблемы отношений с Россией в более обширном контексте.

Пример такого восприятия — Грузия, которая стремится к разговору с Москвой исключительно на двустороннем уровне и только о территориальных конфликтах.

В то же время Россия справедливо видит в проблемах Абхазии и Южной Осетии проявления куда более глобальной игры.

Есть и обратная сторона той же зашоренности, и она ближе к российскому случаю. В Киеве, например, любят рассуждать о великой геополитической битве между Россией и Западом, лакомым трофеем в которой является Украина. И хотя трудно отрицать наличие соперничества мировых держав, многие украинские проблемы вытекают из двусторонних или даже внутренних практических вопросов.

Любопытно, что там, где речь действительно идет о процессах, выходящих за рамки российско-украинских отношений, местные наблюдатели, наоборот, усматривают сугубо местную интригу.

Так, например, экспансия российского капитала в сталелитейную отрасль Украины, естественно, воспринимается как доказательство имперских амбиций Кремля. Между тем, укрупнение и транснациональные слияния в этой отрасли суть отражение общемировой тенденции и свидетельствуют о нарастании глобальной конкуренции, а отнюдь не борьбы за влияние на киевскую власть.

С одной стороны, в плане идеологических и геополитических ориентиров практически все элиты независимых государств далеко ушли от России. Тоталитарные Туркмения и Узбекистан, авторитарная Белоруссией и прозападные Украина и Грузия в этом схожи, хотя ориентиры, естественно, отличаются.

С другой — каждый чих из бывшего федерального центра разносится по постсоветскому пространству как мощная канонада. Соседним странам свойственно гипертрофированное представление о продуманности и скоординированности российской политики в «ближнем зарубежье».

Заявления, которые походя делаются в Москве, становятся предметом скрупулезного анализа.

И попытки объяснить коллегам, что политика в нашей стране даже теперь, в эпоху торжества властной вертикали, формируется хаотическим образом, под воздействием огромного числа самых разных факторов, как правило, оказываются неудачными.

Известное высказывание президента США Теодора Рузвельта гласит: «Говори тише, когда в руках у тебя большая дубинка». Втягиваясь в ожесточенную эмоциональную полемику с соседями, Россия не отдает себе отчета, до какой степени ее мощь не сопоставима с потенциалом любой из соседних стран. Соотношение этих двух значений служит мультипликатором любого публичного заявления Москвы. Те слова, которые нам представляются дипломатической рутиной или просто оценкой того или иного события, звучат в окружающем нас медиапространстве как будто через огромный усилитель.

Преимущество России над соседями столь велико, что угроза применения силы в их отношении приводит к обратному результату.

Когда гигант замахивается на карлика, последний бросается за защитой к другому гиганту.

Едва ли стоит удивляться, что НАТО стала для ряда стран-соседей мечтой номер один. Кидаясь сломя голову в Брюссель, они не хотят ничего слышать ни о реальном положении Североатлантического альянса, который утратил ясную цель и перспективу, ни о возможных последствиях членства для отношений с Россией и общей стабильности.

При этом за полтора самостоятельных десятилетия политические элиты большинства стран СНГ хорошо усвоили идеологические клише, которые надо произносить на Западе. Округлые формулировки о демократии и правах человека отскакивают от зубов молодых дипломатов и депутатов парламента из Киева и Тбилиси, Кишинева и Еревана, даже Баку и Астаны. Западные партнеры платят любезностью за любезность. Трудно представить себе, чтобы матерые политические волки в Соединенных Штатах или Евросоюзе действительно воспринимали своих постсоветских визави в качестве равных партнеров. Но они достаточно хитры и тактичны, чтобы соблюдать все необходимые политесы, понимая, насколько деликатен вопрос о самоощущении совсем молодых государств.

Россия же, напротив, бестактна. Когда неосознанно, а иногда сознательно, Москва часто дает понять собеседникам: ну мы-то знаем реальную цену вашему суверенитету. Допустим, действительно знаем. Но это знание нужно использовать для выстраивания более адекватной политики, а не для самоутверждения, как это зачастую делает Россия. Ставя себя тем самым на одну доску с не сопоставимыми по калибру партнерами.

Советское прошлое больше не сближает, а отдаляет. Нет сомнений в том, что многие граждане ныне суверенных республик вспоминают о временах единого государства с ностальгической печалью. Но эти люди уходят из активной общественно-политической жизни. Для нового поколения СССР в лучшем случае ничего не значит, а худшем представляет собой в соответствии с общепринятым западным взглядом тоталитарную «империю зла».

Для них расцветшая у нас пышным цветом тоска по ушедшей сверхдержаве выглядит иррационально, если не дико. У нас те же чувства вызывают пафосные рассуждения политиков из бывших советских республик о том, как их народы тяжко страдали в советской неволе, будучи насильственно вырваны из естественной для них семьи демократических народов.

Незрелые эмоции и ложный пафос — то, что действительно объединяет нас всех.

Но от этого консолидирующего фактора хочется избавиться как можно быстрее.