Безопасность на вырост

Стратегия национальной безопасности Российской Федерации до 2020 года, обнародованная на этой неделе, являет собой занимательное чтение, полезное для понимания состояния управляющих умов.

С одной стороны, она показывает, что в российских коридорах власти действительно пытаются серьезно осмыслить крайне сложный, нелинейный международный контекст, в котором оказалась страна. Стратегия — не просто чиновничья отписка или набор привычных клише. Чувствуется интенсивная интеллектуальная работа привлеченных экспертов и заинтересованных ведомств.

С другой — документ не производит впечатления целостного. Такого рода бумаги всегда и везде — плод коллективного творчества и компромиссов между разными представлениями. Однако аппаратная культура в том и состоит, чтобы свести многообразную палитру в логически выстроенное и «упругое» полотно. В данном случае такого не произошло. И бюрократическое качество предыдущей Концепции национальной безопасности (разработана в 1997 году и отредактирована в 2000-м) явно выше, хотя содержательно нынешняя версия богаче. Справедливости ради стоит признать:

объективно ситуация в мире настолько запутанна и мало предсказуема, что долгосрочные стратегии вообще едва ли возможны. Однако авторы сами смело берутся смотреть вперед более чем на десятилетие, хотя при нынешних темпах перемен положение может измениться почти до неузнаваемости.

Достаточно оглянуться на десять лет назад и почитать тогдашние мировые прогнозы, чтобы в этом убедиться.

Главный позитив нового документа — отказ от классической узкой интерпретации национальной безопасности как преимущественно военного или геополитического понятия в пользу комплексного подхода. Традиционно в России обращают внимание на «жесткую» силу как источник и угроз, и ответов на них. В результате обычно получалось, что интересы и нужды, скажем, ВПК неизмеримо важнее запросов граждан.

Но в эпоху глобальной взаимозависимости, переплетенной с всеобщей конкуренцией, параметры силы весьма многообразны. Они включают в себя не только военную мощь или экономические показатели, но и многие другие факторы: демографический потенциал, качество человеческого капитала, притягательность той или иной державы с точки зрения уровня жизни, ее способность опираться на собственную устойчивую идентичность. (Последнее особенно важно в условиях повсеместного размывания традиционной национальной самоидентификации под воздействием глобальной среды).

В Стратегии национальной безопасности Российской Федерации до 2020 года всем этим составляющим уделено место. Признается, что социально-экономический и гуманитарный тонус государства не менее важен для обеспечения безопасности, чем обороноспособность. Введены индикаторы («основные характеристики») состояния национальной безопасности, среди которых такие параметры, как коэффициент неравенства, уровень безработицы, обеспеченность ресурсами здравоохранения и образования. Не очень понятно, как эти индикаторы будут вычислять и что дальше с ними делать (скажем, ликвидировать неравенство можно посредством борьбы как с бедностью, так и с богатством), но само по себе усложнение восприятия феномена безопасности — шаг в правильном направлении.

Еще одна любопытная деталь — неоднократно повторенная формулировка «силы обеспечения национальной безопасности во взаимодействии с институтами гражданского общества». Даже если это не более чем дежурный реверанс в адрес неправительственных организаций, символично понимание того, что в современном мире их нужно упомянуть хотя бы формально.

Если общий подход вселяет надежду, то его конкретное наполнение скорее свидетельствует о царящей концептуальной невнятице.

Описание международной ситуации повторяет ставшие уже традиционными положения других доктринальных документов (обострение конкуренции, в первую очередь, в ресурсной сфере, рецидивы односторонних силовых действий, подрыв принципов права), но не дает сценария развития событий.

Из перечня перечисляемых угроз рисуется образ, прежде всего, Соединенных Штатов как потенциального их источника. Спорить с большинством упреков в адрес гегемона трудно, но в то же время обходятся иные возможные вызовы (скажем, будущая политика Китая), что позволяет предположить конъюнктурный характер оценки.

Привычные рассуждения о многополярном мире почти уже бессодержательны. Зато никак не затрагивается изменение глобального соотношения сил (прежде всего, смещение фокуса стратегического внимания в Азию), хотя оно сулит весьма многообразные практические последствия для всей Европы, включая Россию. Между тем в обозначенной временной перспективе (11 лет) этот процесс будет только набирать обороты, что, возможно, заставит Москву довольно скоро взглянуть на свои перспективы сквозь иную призму. И, например, перед лицом изменившейся ситуации на Дальнем Востоке увидеть новые плюсы от взаимодействия с Соединенными Штатами как единственной стратегически дееспособной державой планеты.

Внешнеполитические приоритеты обозначены формально: со всеми сразу, от СНГ и Европы до ШОС и США, с последними — несмотря на прозрачную критику в соседнем разделе, предполагается «стратегическое партнерство».

Есть странные вещи. Например, в параграфе про НАТО говорится о том, что для России неприемлемы планы «продвижения военной инфраструктуры альянса к ее границам». Из чего можно, например, заключить, что просто вступление в НАТО (а размещение военной инфраструктуры — не обязательное условие членства) приемлемо, хотя по факту это явно не так. В предыдущей Концепции было сказано четче — о неприятии расширения НАТО в принципе.

По поводу энергетической безопасности вдруг сообщается, что ее необходимым условием является «многостороннее взаимодействие в интересах формирования отвечающих принципам Всемирной торговой организации рынков энергоресурсов». К ВТО отношение в России неоднозначное, энергетические рынки ее правилами не регулируются, и само упоминание этой структуры в данном контексте странно. Удивительно было бы предполагать, что Москва стала приверженцем либерализации сырьевой торговли вопреки линии, которую последовательно отстаивает, например, «Газпром».

Это, как и некоторые другие пассажи стратегии, служит проявлением ее недоработанности и соединения элементов разных концепций без их логического увязывания. Что вполне отражает качество современного российского государственного аппарата и общее состояние управления.

В последнее время Кремль демонстрирует стремление к подготовке всеобъемлющих доктринальных документов. Например, не успел мир понять, что имелось в виду под идеей договора о европейской безопасности, как на свет появились новые энергетические принципы и т.д. Из уст президента звучит довольно много программных речей. Менее чем за год приняты две концепции — внешней политики и безопасности.

Это объяснимо: институциональная база международных отношений в России слаба, поскольку быстрые перемены глобальной ситуации все время требуют новых ответов. К тому же

Москва слишком долго плелась в хвосте чужой стратегической мысли, и стремление к собственному мышлению можно только приветствовать. Но уровень проработки идей и качество их аппаратной подготовки явно уступают желанию откликнуться на вызовы времени.

Что чревато девальвацией даже верных начинаний и обратным эффектом.