Цивилизация
Российский внешнеполитический сезон-2009—2010 отличает идеологическая стройность и элегантная закругленность. Он начинался в сентябре со статьи Дмитрия Медведева «Россия, вперед!» и подробного разъяснения ее положений на встрече с участниками международного дискуссионного клуба «Валдай». Продолжение последовало в послании Федеральному собранию, где президент велел перестать «надувать щеки», а главной задачей дипломатии назвал содействие модернизации. Финальным аккордом стало выступление на совещании с дипкорпусом. Там послам и постпредам предписали, как «Отче наш», знать приоритетные направления развития от биомедицины до телекоммуникаций.
Пафос понятен: внешняя политика должна находиться на службе внутренней. В послании Федеральному собранию даже поручено «разработать четкие критерии оценки результатов внешнеполитической деятельности для решения задач модернизации и технологического прорыва». Критерии не разработали, непонятно, как это делать, но дух всепоглощающего прагматизма восторжествовал. Так, просочившийся недавно в печать проект «Программы эффективного использования на системной основе внешнеполитических факторов в целях долгосрочного развития Российской Федерации», подготовленный МИДом по поручению президента, представляет собой, по сути, перечень конкретных проектов, которые намерено поддерживать государство.
Оспаривать целесообразность прагматичной внешней политики бессмысленно. Однако невозможно заменить «прагматизмом» полноценную систему внешнеполитических координат.
Последние месяцы дали несколько примеров того, как российская политика застревала между разными типами «прагматизма», не будучи в силах выбрать более привлекательный.
Скажем, поведение в связи с санкциями против Ирана. После колебаний Москва приняла политическое решение (в интересах «перезагрузки») пойти навстречу США и поддержать их в Совете Безопасности ООН. Однако в тот же день зазвучали заявления, что это никак не скажется на коммерческих интересах России, бизнес с Ираном не пострадает и т. д. Кстати, окончательного вердикта на тему о том, подпадают ли С-300 под ооновские санкции, Москва так и не озвучила.
Еще более характерный пример — не прояснившаяся ситуация с тем, какой формат интеграции Россия считает более выгодным — глобальный (членство в ВТО) или региональный (Таможенный союз с Белоруссией и Казахстаном). Рассуждения о «синхронизации» двух процессов звучат отговоркой, поскольку на практике одно исключает другое.
В обоих случаях можно доказать, что любой из взаимоисключающих вариантов является «прагматичным» и полезным с точки зрения модернизации. И сотрудничество с США, и расширение рынка для высокотехнологической российской продукции в Иране. И вступление в ВТО, и опять-таки расширение рынка для российских производителей в рамках Таможенного союза. А, например, предлагаемые президентом «модернизационные альянсы», строго говоря, не обязательно связаны с внешнеполитическими изменениями. Для привлечения иностранных капиталов и технологий инвестиционный климат внутри страны, над которым дипломаты явно не властны, куда важнее, чем тот или иной курс на международной арене.
В случае с президентом прагматический подход трактуется как синоним прозападного. В случае с премьер-министром понимание едва ли не противоположное. Прагматизм — очередной эвфемизм для неспособности определить четкое место страны на международной арене.
Ничего удивительного или страшного в этом нет: мир стремительно меняется, распадаются традиционные системы связей, и какие-либо окончательные решения просто невозможны. Но Россия стоит перед важными развилками, и при помощи одного лишь прагматизма выбрать верный путь не получится.
Во-первых, это ситуация на постсоветском пространстве. Цель, которой Москва добивалась в прошлые годы, достигнута. Де-факто эта территория перестала быть приоритетом для игроков, которые соперничали с Россией за влияние, — Евросоюза и США. Отчасти из-за их внутренних проблем, отчасти из-за упорства Москвы в отстаивании своего «привилегированного права», кульминацией чего стала «пятидневная война».
Теперь перед Россией встал вопрос, что делать с обретенными возможностями. Как показали события 2009—2010 годов, четкой стратегии лидерства у Москвы нет. А попытки проводить осмысленную политику в экономической и военно-политической сфере сталкиваются с противодействием (или бездействием) партнеров, отношения с которыми так и не урегулированы. Ситуация в Киргизии в апреле и особенно в июне показала, что Россия, к удивлению окружающих, отнюдь не спешит пользоваться ситуацией для укрепления своих позиций.
С одной стороны, это отрадный знак, поскольку трезвая оценка реальных возможностей и рисков — признак зрелости. Пару лет назад Россия, одержимая идеей самоутверждения, возможно, бросилась бы вмешиваться вне зависимости от готовности к таким операциям. С другой — проявился явный дефицит этих самых возможностей в политическом, военном и правовом плане. В следующий раз вакуум внешнего влияния в зоне конфликта (а шанс на усугубление нестабильности высок) толкнет к более активным действиям те же Соединенные Штаты, и тогда хрупкая конструкция баланса интересов с Россией зашатается. Ведь
вся «перезагрузка» до сих пор основана на некотором взаимном самоограничении в надежде на будущие дивиденды, а не на солидном политико-экономическом фундаменте.
Во-вторых, на карте российской политики появился Азиатско-Тихоокеанский регион. Произошло это с опозданием, о перекройке мирового ландшафта в пользу Азии и об острых проблемах российского Дальнего Востока говорят уже много лет. Тем не менее сама постановка вопроса очень важна.
Вопрос о соотношении азиатского и европейского вектора политики России тоже ставится в контексте модернизации, но за этим кроется серьезная геополитическая и даже культурная проблема. Европа крайне важна для России как источник современного развития — так уж сложилось исторически. При этом Старый Свет слабеет в стратегическом смысле и утрачивает центральную роль в мире. Азия — быстро развивающийся регион, политическая и экономическая роль которого растет, но культурной и цивилизационной близости с ней Россия на деле не испытывает и даже ее побаивается. А с учетом роли США, которые являются определяющим фактором мирового стратегического баланса, дилемма, встающая перед Москвой, крайне сложна.
Увязывание внутреннего развития с внешним курсом до определенной степени возможно, но полное их переплетение приведет к девальвации и того и другого.
Иными словами, экономическое партнерство с ведущими западными странами по созданию «инновационных резерваций» будет подменять реальную демократизацию государства и общества. А стремление укрепить «модернизационный альянс» — ограничивать внешнеполитические возможности.
Тот факт, что внешняя политика должна создавать благоприятные условия для национального развития, является аксиомой. В этом смысле совершенно необходимо формирование нормальных отношений с соседними странами и прочими партнерами, как и избежание лишних конфликтов. И у МИДа широкие возможности для самосовершенствования, взять хотя бы стилистику многих официальных заявлений. (Справедливости ради надо сказать, что дипломатической службе зачастую приходится иметь дело с последствиями действий совсем других ведомств, будь то энергетические войны или невиданная принципиальность «Роспотребнадзора».)
Но все-таки главной внешнеполитической задачей всегда было и будет обеспечение мира и укрепление безопасности, а уже потом продвижение биомедицины.
Президент, правда, считает, что «на мировой сцене очевидно стремление сегодня к гармонизации отношений, к установке на диалог, на снижение конфликтности». В условиях деградации международных институтов, рассыпающегося миропорядка и трудно предсказуемых перемен в поведении стран надо быть большим оптимистом, чтобы верить в гармонизацию отношений и снижение конфликтности.
