Цивилизация
Аргентинский кардинал Хорхе Марио Бергольо, ставший 266-м папой римским под именем Франциск I, открывает новую эпоху в истории Католической церкви. О религиозном, богословском значении этого события – избрание после шокирующей отставки предшественника первого в истории иезуита – будет много сказано, но есть и очевидное политическое значение. Впервые глава Римско-католической церкви представляет не Европу. Правда, епископ Буэнос-Айреса – итальянец по происхождению, выходец из европейской традиции, но первый шаг сделан.
Понимая всю некорректность сравнения, можно все-таки сказать, что появление аргентинского папы сродни победе на президентских выборах в США Барака Обамы.
Обама не афроамериканец в классическом смысле (потомок завезенных в Америку африканских рабов), по биографии, воспитанию и поведению он скорее белый, окрашенный в темный цвет. Тем не менее его президентство – веха, которая демонстрирует, что общество меняется и круг, из которого может быть выбран глава государства, становится шире.
Аргентинский папа – признание того факта, что будущее Католической церкви – не в Старом Свете.
Наибольший прирост паствы – в Южной Америке и Африке, и одновременно это те части мира, где религия может играть политически намного более значимую роль, чем в Европе и Северной Америке. Еще один европейский папа, конечно, не вызвал бы кризиса церкви, но для поддержания ее легитимности как мирового института, а за Ватиканом (по крайней мере номинально) более миллиарда верующих, требовалось расширение географии. Теперь сделана заявка на то, что следующий понтифик может быть еще более неевропейским – чернокожим, например. Поскольку Франциск весьма немолод, вопрос о его преемнике, скорее всего, встанет во вполне обозримом будущем. И
общий сдвиг мировых событий в сторону не-Запада, скорее всего, отразится и на личностях будущих понтификов.
Вопрос о роли религии в мировой политике – один из самых обсуждаемых сегодня. С одной стороны, часто звучат рассуждения о наступлении постсекулярной эры. С концом ХХ века завершилась эпоха «больших идеологий», которые сильно влияли на политическую среду. Вакуум, образовавшийся после краха советской версии коммунизма и превращения либерализма в «единственно верную» идею (что обременило его массой политических проблем), стал отчасти заполняться религиозными проявлениями. Наиболее очевидно это на Востоке, где с конца ХХ века происходит исламское пробуждение. И если сначала «политический ислам» воспринимался как нечто заведомо экстремистское (особенно такой трактовке содействовало 11 сентября и «война против терроризма»), то уже «арабская весна» содержит заявку на формирование полноценного политического пространства. Пока не вполне понятно, как оно будет строиться и в какой степени религиозные принципы станут навязываться населению. Часть комментаторов предрекает, что исламисты в арабском мире быстро «цивилизуются» до создания аналогов европейских христианско-демократических партий. Другие считают, что в мусульманском сообществе религиозные партии будут заведомо более радикальными.
С другой стороны, в традиционно христианских странах тема религии также вернулась в политическую дискуссию. Сама по себе «борьба с терроризмом» не носила религиозного характера, но оговорки по поводу «крестового похода», немедленно подхваченные «Аль-Каидой» (организация запрещена в России) в доказательства антиисламского настроя Запада, неизбежно толкали в этом направлении.
С учетом того что в Европе ислам по мере увеличения числа приезжих становится все более «традиционной» религией, межконфессиональные отношения рано или поздно превратятся в тему, которую невозможно обойти.
Это же касается мусульманских стран, в которых есть крупные христианские меньшинства. Так, в обсуждении возможной Сирии после Асада наиболее болезненный вопрос – как поведет себя Запад, ныне поддерживающий оппозицию с все более заметным исламским компонентом, если будущие «демократические» власти начнут преследовать христиан. И станет ли тема защиты единоверцев существенной для западной политики.
Пока же религиозный вопрос в Европе и Америке ставится в ином контексте – противостояния традиции и либерального мировоззрения. Где границы свободы и толерантности и как вести себя церкви – реформировать себя, чтобы соответствовать принципам все большего равноправия, либо пытаться отстаивать «красные линии» классического понимания морали и нравственности. Когда прежний папа Бенедикт XVI недавно приехал в Испанию, страну более чем католическую, но узаконившую при социалистическом правительстве однополые браки, либерально настроенная молодежь встречала понтифика без восторга.
Постсекулярное общество – это реакция на секуляризм, доведенный до логического завершения, и основные сражения еще впереди. В Европе (в большей степени) и США маятник ушел довольно далеко в либеральную сторону, вероятно, будет и обратный ход.
Франциск I по описаниям – человек весьма консервативных взглядов, но при этом понимающий, что остановить время и общественное развитие не под силу никому. Паства, к которой привык обращаться новый папа, – то, что раньше называлось «третьим миром», и там коллизия между «секулярным» и «постсекулярным» пока не столь остра. У обществ попросту слишком много куда более насущных неурядиц, и церковь способна играть более конструктивную роль в том, что касается социальных проблем.
Человечество переживает смутный переходный период, когда прежние структуры и системы ориентиров уходят, а какими будут новые, никто еще не знает. Церковь, как и другие институты, ищет свое место, сценарии и для нее могут быть самыми разными. У нее, правда, есть одно преимущество – она доказала свою жизнеспособность, пройдя за 2000 лет катаклизмы посерьезнее нынешних. Ни один из действующих на мировой арене институтов подобным похвастаться не может.
