Цивилизация
Смерть Андрея Вознесенского снова ненадолго всколыхнула воспоминания о шестидесятниках и шестидесятых. И сразу стало как-то особенно очевидно, насколько у нас сейчас не оттепель по сравнению с тогдашней оттепелью. Насколько Медведев — не Хрущев, а скорее, на пару с Путиным, коллективный Брежнев. И все это даже несмотря на очевидно большую степень бытовой и политической свободы в России, чем полвека назад.
Просто сравнивать нужно не с тем, как было в худшие времена, а с тем, как должно быть.
Из первой тройки сборной официальной советской поэзии эпохи оттепели Вознесенский – Евтушенко — Рождественский остался только Евтушенко. При этом и умерший полтора десятилетия назад Рождественский, и Вознесенский успели пережить не только всероссийскую славу, а потом забвение, но даже и забвение этого забвения. Лучшие стихи Рождественского, написанные в последние годы жизни, люди знают куда хуже, чем те, что стали песнями или звучали в Политехническом. Впрочем, и эти уже тоже забывают.
Прошлогодний уход Василия Аксенова и теперешний Андрея Вознесенского просто стали титром «конец фильма» в безвозвратно исчезающем вместе с его носителями ощущении шестидесятничества.
Так уж вышло, что после появления на российском троне человека с другой фамилией в 2008 году у части россиян (безусловно, у меньшинства) возникла надежда на новую оттепель. Оговорюсь сразу: у меня таких надежд не было, а потому мне и легче говорить о крушении чужих упований. Как бы то ни было, смерть певца и символа оттепели 60-х годов ХХ века Андрея Вознесенского дает нам повод сравнить ту и эту эпоху.
Разумеется, мы имеем дело с разными странами, хотя способ правления и обращения с народом нынешней власти не принципиально отличается от советского — не сталинского пока, а брежневского или андроповского. Принципиально разными были и эпохи, предшествовавшие хрущевской оттепели и нынешним наивным надеждам на нее.
Тогда все происходило после кровавой сталинской тридцатилетки, после выигранной Советским Союзом ценой невообразимых человеческих потерь самой страшной войны в истории человечества. Тогда у тех, кто стал символом новой эпохи, была идея — построить наконец «правильный» социализм, очеловечить его, довести до уровня коммунизма. И был драйв: Вознесенский, Евтушенко, Рождественский, Аксенов, даже совсем старый уже Илья Эренбург, чья повесть «Оттепель» стала заголовком эпохи, транслировали эту бешеную энергию обновления.
Сейчас разговоры об оттепели (притом, что «культ личности Путина» не то что не развенчан, а сам герой не просто жив-здоров, но еще и в 2012 году почти наверняка вернется на президентский пост) возникли после десятилетия всероссийской спячки возле гигантского гниющего нефтяного болота.
Сейчас даже у живых, не погрязших по уши в бытовой бедности или, напротив, в уникальных, по советским меркам, возможностях цивилизации потребления, россиян нет никакой идеи. И уж точно нет драйва. Апатия и безнадежность — ключевая эмоция общества в нашу эпоху скучных и бессодержательных бесед бояр об инновациях и модернизации в неизменно византийских декорациях российской «суверенной демократии».
Советская номенклатура нашла быстрый и убийственный ответ на драйв «физиков и лириков», мечтателей о царстве истинного коммунизма (который, на мой неоригинальный взгляд, возможен лишь на кладбище). На всю эту модернизационно-инновационную по форме поэзию Вознесенского она ответила прозой вознесения на трон «серой мышки» Брежнева. По иронии судьбы, новая оттепель, начатая Горбачевым в уже практически неизлечимо разлагавшейся империи и продолжившаяся в 90-х на ее руинах, закончилась тем, что нового Брежнева «оттепельная власть» воцарила своими руками.
Шестидесятники — результат того, что нации дали поднять голову после сталинского морока. Сейчас вроде бы не расстреливают за слова, но российский народ живет, не поднимая головы.
У него нет исторической перспективы — даже у задорных молодых «Наших», выращиваемых в кремлевском инкубаторе. Нынешняя российская власть, в значительной мере сознательно, убила в людях надежду на то, что жизнь в стране может быть принципиально иной. А интернет и кабельное телевидение, позволяющие публике покинуть тусклый мир официозной информации, наличие иностранных шмоток и, к счастью, сохраненное пока право свободно ездить за границу (которым может воспользоваться не больше 10–15% населения) сделали жизнь в этом болоте чуть менее противной. До тех пор, пока не столкнешься с реальностью — милицейской, чиновничьей, бытовой.
Россия — как мяч, из которого выкачали воздух, проткнув ржавым гвоздем. В шестидесятые годы ХХ века в такой мяч пытались воздух закачать. Слишком дозированно, под слишком жестким контролем, слишком наивно. Сейчас даже не пытаются. Так и лежит он, этот сдутый мячик, на заднем дворе современного мира.
А вокруг сдутого мячика надувает свои щеки одетая по последней зарубежной моде, обзаведшаяся на Западе недвижимостью, переселившая туда своих детей элита, получившая доступ ко всем благам той цивилизации, от которой с таким остервенением ограждает остальное население.
А вы говорите, оттепель…
