Теория жертвы

Кафе на Тверской. Дорогое и модное кафе. И я, такой модный, стою у витрины и разглядываю всякие сладости по цене минимум сто рублей за сладость. Я выбираю себе кофе из четырех сортов, предлагаемых на сегодняшний день. А не взять ли мне колумбийского? А не приправить ли его текилой с лимонной цедрой? Осень на улице. Солнце, последнее потепление перед долгой зимой, и все еще трудно думать о чем-либо, кроме американских взрывов и начинающейся войны.

— Молодой человек…

Я оглядываюсь. Передо мной стоит женщина. Пожилая и одетая недорого, конечно, но вполне прилично. Такая пожилая московская интеллигентка с типичным для интеллигентов раздраженным и даже злобноватым выражением лица.

— Молодой человек, я надеюсь, вы не относитесь к числу мерзавцев, которых так много вокруг в последнее время…

Я уже понимаю, что она станет просить денег. У меня благодушное настроение. Я, разумеется, дам ей денег, потому что я добрый, великодушный и не бедный.

— Вы производите впечатление порядочного человека. Не будете ли вы так любезны дать мне немного денег, чтобы я могла пообедать?

— Буду так любезен, — я лезу в бумажник, достаю десять рублей и протягиваю женщине.

Блаженны милостивые! Чашка кофе в этом модном кафе стоит тридцать рублей. Достаточно отдать нищенке треть чашки кофе, чтобы ощущать себя милостивым и по этому поводу блаженным.

Пауза. Женщина не берет протянутые ей десять рублей. Она говорит:

— Как вы думаете, можно на десять рублей пообедать?

Я прекрасно знаю, что пообедать на десять рублей нельзя. Но мои родители получают пенсии всего по пятьсот рублей в месяц. И мне жалко ста рублей. Мне почему-то не жалко потратить их на пирожное, но жалко отдать нищенке. Я недавно ездил встречать знакомого в аэропорт и заплатил там сто рублей за два часа охраняемой стоянки автомобиля. То есть мой автомобиль не нуждается в охране. Я заплатил сто рублей за то, чтобы не идти лишние сто метров. По рублю за метр. В конце концов, если женщина десять раз попросит милостыню, то вот она и получит сто рублей и сможет пообедать. Почему я работаю, как папа Карло, а она хочет сразу получить на целый обед и с одного меня?

Она словно бы читает мои мысли. Она говорит.

— Молодой человек, если вы не дадите мне сто рублей, мне придется десять раз унизиться, чтобы не остаться голодной.

Вообще-то я транжира. Я разбрасываю деньги направо и налево. Жена запрещает мне посещать чайные и винные магазины, потому что я могу заплатить десять долларов за пакетик чая или пятьсот рублей за бутылку вина. Но сейчас мне почему-то ужасно жалко ста рублей. Какого черта?!

Беда в том, что если я сейчас не дам ста рублей, то мне не удастся продолжать считать себя милостивым и блаженным. Я должен буду сказать «нет» и продемонстрировать таким образом нищенке звериный оскал капитализма. День будет безнадежно испорчен. Она говорит:

— У вас ведь есть деньги, раз вы зашли в это кафе выпить кофе. Если бы у вас не было денег, вы попили бы кофе в другом кафе. Не в таком дорогом.

Я достаю сто рублей. Я протягиваю их женщине, меня так душит жаба, словно я отдаю всю свою зарплату за два года вперед, и дети мои будут теперь голодать и ходить в обносках.

Женщина берет деньги и не благодарит. Просто разворачивается и уходит, бормоча под нос:

— Страна мерзавцев, страна мерзавцев…

Мне хочется догнать ее и забрать сто рублей обратно. Какая страна мерзавцев? Тебе только что дали сто рублей ни за что. Могла бы хоть спасибо сказать. Какого хрена обзывать мерзавцами страну, где живут такие чуткие и великодушные люди, как я? Я злюсь на эту нищенку. Я никогда не злюсь на инспектора ГИБДД, если он берет с меня сто рублей за превышение скорости, а на нищенку злюсь. Я не злюсь на финансового директора своей газеты, если он задерживает мне зарплату на месяц, а на нищенку злюсь.

И тут до меня доходит. Кто-нибудь почувствовал войну с мировым терроризмом на своем кошельке? Я постепенно начинаю забывать нищенку и продолжаю, как все эти дни, думать про американские взрывы и начинающуюся войну. Послушайте, можно воевать с террористами, а можно, как я писал раньше, кормить бедные страны. В любом случае на войну или на социальные программы надо потратить столько денег, чтобы их было жалко. А мы тратим ровно столько, чтобы ощущать себя милостивыми или грозными. А этого мало. Шахиды-террористы, разумеется, заведомо сильнее нас, потому что они готовы на жертвы, а мы – не готовы. Ни один американский летчик в Афганистане не пойдет на верную смерть, чтобы убить бен Ладена. Более того, налогоплательщик взвоет, если его обложат специальным антитеррористическим налогом.

Я только что вернулся из Америки. Там цензура на телевидении, обыски в аэропортах и разговоры о поправках к Биллю о правах. В Москве, наоборот, обязательная регистрация приезжих и тоже военная цензура при необъявленной войне.

Единственное, чем мы и американцы легко пожертвовали в борьбе с терроризмом,– это свобода. А шахиды готовы жертвовать свободой, деньгами и жизнью. У них преимущество. То самое преимущество жертвенности, которое было у первых христиан, нищих рыбаков, завоевавших не способный к жертвенности Рим.