Сгоревшая война

Когда я был маленьким, дедушка много рассказывал мне о Войне. Из его рассказов следовало, что войны не было. Во всяком случае дед, прошедший от Ленинграда до Берлина, войны не видел.
       Вот молодой человек просыпается утром. 22 июня. Солнце. И вдруг по радио говорят — война. Молодой человек не видит никакой войны. Ни малейшего намека. Наоборот, ветер приподнимает легкие занавески. Белое девичье платье перекинуто через спинку стула. Облака обычные и вполне мирные. Ни одного признака войны. Вообще ни одного. К тому же молодой человек уже знает, какие бывают войны. Он воевал в финскую, да так, что на выходные приезжал с фронта в Ленинград и ходил в клуб медработников знакомиться с девушками. Подумаешь — война. Да мы, если завтра война, если завтра в поход…
       Но радио настаивает — война. И вот девушка прибегает с кухни. В руках у нее полотенце и недокипяченый чайник. Она тоже говорит:
       — Война, — так, словно раньше никогда никакой войны не было.
       А молодому человеку не до войны. Он заканчивает медицинский институт, совершенно не готов к государственным экзаменам, особенно по химии, особенно в том, что касается лаков и красок. Зачем, черт побери, хирургу лаки и краски? Он же не маляр.
       Вдруг молодой человек понимает, что если война действительно большая, то фронту обязательно понадобятся врачи. Много врачей очень быстро. И тогда молодому человеку дадут диплом без экзаменов. И еще, наверное, дадут офицерские ромбы, мечту всякого невоенного комсомольца сталинских времен.
       Так, собственно, и случается. Торжественное, но стремительное вручение гербовых бумажек, распределение хирургом в военно-полевой госпиталь. Гордость за то, что ушел на фронт, не получил никакой брони. Девушка может гордиться своим героем.
       На фронте тоже никаких признаков войны нет. Все едут куда-то на грузовиках, сворачивают госпиталь, разворачивают госпиталь. Под белым халатом у молодого человека лейтенантская форма, но ведь это не признак войны, это признак принадлежности к завидному цеху военных врачей.
       Молодой человек начинает вести дневник. Бисерным почерком в огромной амбарной книге записывает все, что с ним происходит. В дневнике нет ни одной записи типа: «наши войска отступают с боями к Волхову» или «наша отдельная танковая бригада совершила прорыв»… Ничего подобного. Если описывать только те события, которые видел своими глазами, то никакой войны словно бы и нет. Или на самом деле нет?
       На самом деле ни один частный человек не может вести войну. Войну может вести народ, государство. А народа на самом деле никакого не существует. Это только слово такое в радиосводках и песне «Вставай, страна огромная». И государства на самом деле тоже не существует. О существовании государства можно догадаться только потому, что радио передает голос. Голос говорит «Братья и сестры…», и все верят, что это голос Сталина.
       Молодой человек не видит, как Сталин говорит «Братья и сестры…», он просто слышит голос. Зато на глазах молодого человека погибает начальник военного госпиталя, майор, балагур, любитель выпить. И командир танковой бригады говорит, что теперь начальником госпиталя будет наш молодой человек. Но это тоже не свидетельствует непосредственно о том, что идет война. Майор погибает от сердечной недостаточности, от перенапряжения. Да, все очень много работают. Раненых много. Но молодой человек не видит, когда были ранены все эти люди. Их просто привозят, а он оперирует.
       Потом наступает зима. Молодой человек едет в кабине грузовика по льду Ладожского озера. Радио и газеты перечисляют названия оставленных населенных пунктов. Многие названия знакомы. Но молодой человек не видит, как эти населенные пункты были захвачены немцами. Он вообще еще не видел ни одного немца. Он едет в Ленинград, к жене, которая работает в окружном госпитале хирургом. Жена очень худая. Прямо скелет. Молодой человек кормит ее своим офицерским пайком. Топит в ее комнате буржуйку паркетом и занимается с ней любовью, удивляясь, как же торчат кости. Потом уезжает обратно в свой полевой госпиталь. Там через некоторое время в палатку вбегает офицер, кричит «блокаду прорвали!», и молодой человек выскакивает наружу, палит в воздух из автомата ППШ. И все вокруг тоже палят, хотя никто не видел, как именно прорвали блокаду. Точно так же, как никто не увидит, как блокаду сняли.
       Потом радио говорит, что началось наступление. Всякий раз, когда приятели офицеры говорят молодому человеку, что освободили крупный город или выиграли крупную битву, из госпитальной фляжки разливается спирт и выпивается за победу. В первый раз немцев молодой человек видит уже в Польше. То есть все вокруг говорят на малопонятном славянском языке, и офицеры говорят, что это Польша. А молодой человек опять сворачивает госпиталь и опять везет его куда-то согласно приказу. И вот головная машина въезжает на холм, а под холмом стоит немецкая дивизия. И немецкий генерал подъезжает к молодому человеку, отдает честь и говорит, что сдается. Молодой человек очень пугается, но вида не показывает. Показывает вместо этого, куда отогнать технику, куда сложить знамена, куда становиться офицерам, куда солдатам. Вскоре приезжает командующий фронтом, принимает сдачу и награждает молодого человека орденом.
       Еще через несколько месяцев все опять палят в воздух и кричат: «Победа! Победа!» Молодой человек тоже очень радуется. Он становится начальником большого госпиталя в маленьком немецком городе. Живет на огромной вилле, выписывает из Ленинграда жену и дочь. Радио говорит, что Германия подписала безоговорочную капитуляцию. Однако же как-то раз во время бала, устроенного советскими офицерами на вилле молодого человека, за окнами появляется эсэсовский полк, и одетая в бальное платье жена молодого человека отстреливается из окошка, как все присутствующие офицеры и офицерские жены.
       Все это молодой человек аккуратно записывает в амбарную книгу. Однажды он случайно встречает на улице своего родного брата, которого не видел пять лет. Узнав про дневник, брат пугается, говорит, что за ведение дневника СМЕРШ может посчитать молодого человека врагом. Брат рассказывает, что сам всю войну писал письма, в которых, нет, не рассуждал о Сталине и не проповедовал пораженческие настроения, а просто рассказывал приятелю, как служил автоматчиком на танке. Оказалось, что все эти письма попадали прямиком в особый отдел и считались вредными. Брата даже арестовывали, даже переводили в штрафной батальон, но там он все равно был автоматчиком на танке. Штрафнее просто ничего нет. Молодой человек не понимает, почему нельзя вести дневник и писать частные письма. Он просто привык подчиняться. Он идет к офицеру СМЕРШа и сдает дневник. На самом деле вести частный дневник о войне действительно нельзя и нельзя писать о войне частные письма. Миллионы таких дневников, если сложить их вместе, все равно не создадут ту историю, которую рассказывают по радио и пишут в учебниках. Из миллиона частных судеб все равно не сложится судьба народа. Государство же призвано управлять народом, вести войны, подписывать капитуляции. Разбей народ на миллионы частных людей, и государство не сможет объяснить, зачем оно нужно. Придется увольнять правительство, отменять государственные границы, срывать флаги, забывать гимн.
       Офицер СМЕРШа ставит на дневнике гриф «Совершенно секретно», после чего уничтожает. Сжигает все четыреста страниц убористым почерком. Эта конкретная частная история Великой Отечественной войны исчезает бесследно, как и многие миллионы других подобных историй. Остается только общая история. История народа, победившего в великой войне. История государства, защитившего мир от фашизма. История хоть и рассказывающая дотошно о битвах и полководцах, но по сути ничуть не менее лживая, чем фильм «Спасти рядового Райана».