Нам не больно

Более десяти лет назад Леонид Парфенов, первый отечественный специалист по развлекательной информации, вывел формулу ТВ: это то, что располагается между прокладками и шампунями. Вокруг бушевали хиты вроде «Гласа народа» и «Свободы слова», судьбы страны решались в прямом эфире, тележурналисты фонтанировали идеями, потому парфеновское высказывание казалось тогда выданной самому себе идульгенцией на сознательное упрощение действительности. Сегодня автор «Намедни» предстает мудрым философом-прорицателем. Правда, реклама прокладок и шампуней порой выглядит сокровищницей смысла по сравнению с иными программами, где Никас Сафронов настойчиво напоминает, что никогда не носит трусы, а Мария Арбатова вдохновенно повествует о личных атласных лифчиках.

Дух, однако, реет, где хочет, даже в такой зарегламентированной сфере, как ТВ. Кто бы мог подумать, что единственной по-настоящему дискуссионной передачей станет «Закрытый показ»? Разговор о фильмах, рассчитанный не столько на широкого, сколько на глубокого зрителя, неизменно перерастает рамки конкретной авторской работы. Так было и с опальным «Грузом 200» Алексея Балабанова, на демонстрацию которого отважился не прокат, а Первый канал. Страсти в студии рвались в клочья. Балабановское исследование распада личности, совпавшего с распадом государства, наделало много шума. Александр Гордон упрекал режиссера в отсутствии совести, Сергей Говорухин – в шизофрении, Юрий Лоза – в маразме. Андрей Смирнов грозился не подавать руки громкому и невнятному критику Матизену, Любовь Аркус сравнила Светлану Савицкую с завучем, которая душит все живое…

Оруэлл, создавая свою антиутопию «1984», вряд ли предполагал, какой сакральный смысл она приобретет. Балабанов, помечая события фильма тем же 1984-м, точно знал: это канун призрачных перемен, афганской войны и груза 200, вместе с которым будет захоронена и великая империи. Автор остервенело рушит каноны и стереотипы. Родина-мать, как точно подмечено на обсуждении, предстала здесь не привычной картинкой букваря, а глупой поруганной девчонкой в беленьких носочках. Среди океана мифологем, знаков, символов фильма особенно поразителен один. Мать главного героя, мента Журова (даже не маньяка, а представителя иной, внечеловеческой общности) неотрывно смотрит телевизор. В соседней комнате страдает сын — его не любит юная дочь секретаря райкома, а ему хочется любви. С этой целью Журов похитил девушку, пригнал зэка, готового бесперебойно ее насиловать. Даже жениха-десантника доставил из Афгана прямо в постель, правда, мертвого, в виде груза 200, но это уже мелочи в системе нравственных координат мента из города Ленинска. А мать, потягивая водку, не в силах отвести глаз от ящика, где радостно голосят «Песняры» и мучительно пытается говорить угасающий генсек Черненко.

Фильм Балабанова попал примерно в схожий контекст. За окном тлеет некая жизнь: неумолимо растут цены, маньяки убивают девочек, солдаты пристрастились к суициду, политики борются с Западом. А на телеэкране «Груз 200» предваряет юбилейный вечер 70-летнего Ильи Резника. Невыносимой пошлостью веет от его белоснежных сверкающих одежд, от избыточного поэтического вдохновения типа «всех Коля Басков духом выше, в бельканто шире и в плечах», от всего этого попсово-глянцевого великолепия. Если по ящику не поют и пляшут, то в жанре высокой оды повествуют о высоком, то есть о Кремле. Когда Кремль отдыхает, начинается время разговоров. Приставят «К барьеру!» Андрея Кончаловского с Дмитрием Быковым и станут они вяло, томно, дежурно толковать о демократии в режиме не диалога, но двух монологов. А решают сей давний спор славян между собой голосующие зрители, чей вердикт легко прогнозируется с первых кадров. Сегодняшние зрители – отдельная субстанция. Выступают в студии «Закрытого показа» сторонники «Груза 200» — они громко аплодируют, выступают противники – аплодируют еще громче. Ощущение такое, будто в зале (и не только) сидят клоны журовской мамы.

Застойной морок 1984-го в «Грузе 200» освящают лучезарные песни культовых групп «Ариэль», «Земляне» и отдельно взятого Лозы. Цветущая стабильность 2008-го маркирована не только песнями, но и плясками. Новый слоган госканала «Танцуй, Россия!» звучит категоричным императивом. Впрочем, несложное дело – считывать рифмы времен, купаться в аллюзиях, рассуждать о круговой структуре отечественной истории. Полагаю, не для этого Балабанов снимал свой страшный фильм – слишком простая задача для мастера. И даже не для того, чтобы освободить себя от груза своего собственного прошлого. Балабанов угадал про всех нас что-то глубинное, корневое, подпольное. Предыдущая его картина называлась «Мне не больно», эту вполне можно было бы назвать «Нам не больно». Нам никогда не больно, когда речь не о нас. Атмосфера вселенского равнодушия на фоне вечно включенного телевизора, неутомимо производящего счастье то в виде «Песняров» с Черненко, то в виде Кати Лель с двумя президентами – лучшая из возможных метафор не только советской, но и постсоветской цивилизации.