Что мы строим?

В сентябре 1922-го случилось событие, которое вошло в историю под названием «философский пароход». Из Петрограда в старинный прусский город Штеттин по инициативе Ленина были отправлены те, кто активно выступал против советской власти. «Мы этих людей высылаем потому, что расстрелять их не было повода, а терпеть было невозможно», — уточнил трепетную ленинскую мысль Троцкий. В числе «этих людей» цвет русской философской мысли, от Бердяева с Ильиным до Франка с Вышеславцевым. Из обилия материалов, документов, свидетельств по данному делу сегодня мне наиболее актуальным представляется фрагмент из воспоминаний Осоргина «Как нас уехали». Он осмелился спросить у следователя Решетова, в чем его обвиняют, на что следователь ответил: «Оставьте, товарищ, это неважно. Ни к чему задавать пустые вопросы».

Прошло ровно 90 лет. Пустые вопросы так и остались пустыми.

Благодарные потомки даже не сочли нужным вспомнить о юбилее «философского парохода», во многом предопределившего пути развития страны на долгие годы. Однако нашелся все-таки в отечестве один человек, который вспомнил.

Итак, за кулисами большой Истории разыгрывается малая историйка. На государственном канале идет «Воскресный вечер» с Владимиром Соловьевым. Когда на ТВ не о чем говорить, то обычно говорят о необходимости национальной идеи. Соловьев пошел по известному пути. «Что мы строим?» — грозно вопрошал он, глядя в телекамеру. Обсудить столь важную тему он решил с теми, кто, по его мнению, «лет девяносто назад вполне мог бы оказаться на философском корабле». Пока Соловьев, театрально придыхая от почтения, поет осанну Александру Проханову, делаем глубокий вздох и внимательно смотрим на остальных «инакомыслящих» страдальцев. А в «остальных» Михаил Веллер и Александр Ципко.

Три богатыря современной философской мысли, едва успевающие перебегать с канала на канал, выступают в привычном репертуаре. Проханов рычит о необходимости стратегического рывка, потому что к нашим границам приближается мировая война. Ципко скорбит о либеральной интеллигенции, инфицированной большевизмом. Веллер с напором Ниагарского водопада разглагольствует о гибели великой страны, в которой интересы миллиардерского меньшинства расходятся с интересами государства.

Слушая их, позволяю себе не согласиться с витиеватыми соловьевскими аллюзиями.

Если уж нырять в пучины истории, то там следует первым делом обратить внимание не на «философский пароход», а на Салтыкова-Щедрина.

Тем паче что ярый государственник Проханов менее всего похож на Бердяева с его приматом свободы над бытием. Зато славная тройка идеально вписывается в амплуа членов «Общества частной инициативы спасения» и особенно членов «Клуба взволнованных лоботрясов». Напомню читателям: так гениальный сатирик определял дружинников из «Священной дружины», подпольной монархической организации, созданной для борьбы с народовольцами после убийства Александра II. Кстати, нелишне заметить, что к дружине имели отношение имена, весьма почитаемые сегодняшней властью – имею в виду Сергея Витте и Петра Столыпина. Витте одним из первых предложил бороться с террористами их же методами. Столыпин начинал свою карьеру в самарском отделении «Священной дружины». Дружинники продержались чуть более года. Они истаяли в сумраке минувшего, но реинкарнировались в образе «частной инициативы спасения» в наше время.

ТВ всегда к их услугам, а они всегда к услугам ТВ. Говорят много и цветисто. Впрочем

неважно, что говорят телевизионные мыслители на разных ток-шоу, важно другое: они – знак времени. Времени, подверженного выгоранию всех и всяческих смыслов.

Сегодня Аркадий Мамонтов – символ «огненного православия» (вспомним недавний проект Андрея Лошака «Россия. Полное затмение»). Собчак и Гудков – символ оппозиционности. Путин – символ стабильности и даже её гарант. Света из Иванова, свежий парламентский корреспондент, — символ государственности. Pussy Riot – символ художественной свободы. Андрей Исаев – символ справедливости. Сериал «Без свидетелей» — символ возрождения интеллектуального кино на ТВ... Этот список каждый может легко продолжить, так как у каждого имеются свои приметы и примеры выгорания смысла.

Остается один вопрос: а что же мы все-таки строим?