Цивилизация
По мере того как заполняются вакансии в новой администрации Трампа, все активнее обсуждается вопрос, действительно ли Америка намерена пойти по пути изоляционизма и чем это может грозить миру. Вопрос этот очень интересен и требует, на мой взгляд, небанального подхода.
Большинство консервативных политологов — и в России, и в мире — старательно подчеркивают, что важнейшими задачами сейчас выглядят отказ западного мира от вмешательства в дела глобальной периферии; возвращение выведенных ранее из развитых стран промышленных мощностей обратно; ограничение миграции и сохранение социально-культурной самобытности имеющих европейские истоки и природу обществ.
В отличие от последовательных либералов я не только считаю, что все эти цели в общем и целом соответствуют интересам большинства граждан западных держав, но — что может показаться странным — попытка их достижения способна не снизить влияние Запада в мире, а укрепить его; стать не проявлением слабости, но воплощением совершенно нового типа «мягкой силы».
На протяжении почти половины столетия в мире формировались представления о глобализации, которая воспринималась как процесс, в одинаковой степени выгодный как развитым, так и развивающимся странам; как тренд, не имеющий исходной точки, а проявляющийся объективно и естественно. В рамках такой системы координат активное неприятие «глобальных» правил и норм, которое со стороны отдельных стран и целых регионов проявляется все сильнее, сложно объяснить.
Если «процесс» выгоден всем, почему сумасшедших, не понимающих этого, все больше?
Между тем все встанет на свои места, если взглянуть на происходящее не как на глобализацию, а как на продолжение того процесса, который шел веками и традиционно именовался «вестернизацией»*. На мой взгляд, для этого есть существенные основания. Насколько глупо политкорректно рассуждать о встрече (encounter) европейской цивилизации и коренных жителей Америк в XV–XVI столетиях вместо того, чтобы говорить об открытии европейцами нового континента**, настолько же неискренне выглядят размышления о «взаимном притяжении» центра и периферии мира во второй половине ХХ – начале XXI столетий.
На смену жесткой военной модели экспансии пришли новые виды колониализма***, но всякий раз интересы западного мира оставались определяющими в системе международных отношений. Вовлечение в мировую систему Китая, начатое в 1970-х годах, или России, стартовавшее на рубеже 1980-х и 1990-х, вполне соответствовало атлантическим интересам и очень помогло утверждению Европы и США в качестве глобальных политических и экономических лидеров.
Проблема, однако, состоит в том, что расширение пространства, в котором действуют установленные западными обществами правила и нормы, предполагает и расширение зоны их ответственности — и я даже не говорю о том, что случится, если эти правила и нормы будут признаны универсальными.
В XVIII веке никто не обратил бы внимания на резню в Сомали или Руанде, но сейчас на них принято отвечать. Бойня в Югославии, скорее всего, могла бы приветствоваться многими европейскими правительствами — но недавно она стала поводом для всеобщего беспокойства. Что происходит в Ираке или Сирии, не заинтересовало бы ни одно правительство — но сейчас эти события находятся в центре внимания.
С каждым десятилетием Запад тратит на свое вмешательство все больше сил и средств — и при этом его результаты оказываются все менее обнадеживающими. Вестернизация все более очевидным образом дает сбой.
При этом, однако, по-прежнему считается, что изоляционизм вреден, так как он-де нарушает единство мира и лишает периферию возможности пользоваться теми благами, доступ к которым открывает современная цивилизация. Мне кажется, что в данном случае мы сталкиваемся с чудовищной подменой понятий, чреватой серьезными политическими кризисами.
Ситуация начала XXI века напоминает мне картину начала XVI, когда стартовала колонизация европейцами заморских территорий.
Роль «ценностей» в ту пору выполняла религия, и христианские отцы были убеждены в необходимости распространения Писания практически так же, как нынешние либералы — в необходимости принятия во всем мире доктрины прав человека. Итоги и тогда, и сегодня известны. Тут-то и встает вопрос об изоляционизме — точнее сказать, о невмешательстве.
Европейцы и тогда, и сегодня находились в схожем положении vis-à-vis остального мира. Можно было показать туземцам стеклянные бусы и выменять на них золото, кофе, рабов и даже земли — но и сегодня за символы западной жизни и цветастые бумажки можно легко получить нефть, газ или металлы. Разве что территории стали считаться намного менее полезными.
На худой конец, можно дать возможность правителям периферийных стран купить поместья и дома в Европе — уж за это они отдадут всё, что попросишь.
В этой ситуации можно додуматься до того, до чего не могли дойти пятьсот лет назад: до идеи противопоставления исключительности универсальности как до нового принципа глобального доминирования.
Изоляционизм в развитом мире не должен восприниматься так, как воспринимают его в Кремле: в виде самодостаточного мирка, занимающегося в первую очередь созданием собственной идеологии, а во вторую — усердным импортозамещением. Его следует понимать как принцип, который абсолютизирует не универсальность западной модели, а ее исключительность.
Мне, скажу откровенно, никогда не были понятны основы прозелитизма: если бы я был христианином в Средние века и верил, что моя вера спасет меня и послужит вечной жизни, я не стремился бы обратить в нее других, а скорее наслаждался бы пониманием того, что не постигшие истинной веры будут гореть в огненной геенне. Конечно, если бы кто-то захотел принять истинную веру, я был бы рад, но насильно насаждать ее не стал.
Сейчас развитый мир имеет не только более совершенный набор принципов и норм, чем периферия, но и более высокий уровень жизни, большие возможности к человеческой самореализации, притягательные символические ценности. В такой ситуации представление всего этого как уникальных достижений, а остального мира — как неудачников может иметь куда больший эффект, чем попытка «поделиться достигнутым» с остальным человечеством.
Современный изоляционизм должен воплотиться в отказ от ценностного и нормативного прозелитизма, который выглядит сегодня совершенно контрпродуктивным.
Если условный Запад сумел бы отказаться от вмешательства в дела глобальной периферии — от Сирии и Ирака до России и Китая, — проблемы от этого возникли бы не у него, а именно у этой периферии.
Почему не вывести все военные контингенты с Ближнего Востока, но при этом оградить Европу от мигрантов (и не надо говорить, что это невозможно — вопрос только в средствах и методах)? Почему не создать наилучшие условия для индустриального производства в Европе и Америке и не посмотреть, как самый суверенный Китай будет справляться с экономическим кризисом? Почему не позволить России завязнуть на Украине, почуяв ее беззащитность (а то и в той же Сирии или где-то еще)? На мой взгляд, это было бы исключительно верным решением — причем вовсе не потому, что сэкономило бы Западу много сил и средств, но потому, что утвердило проповедуемые западными странами ценности намного быстрее.
Посмотрим на происходящее в той же Сирии. На первом этапе противостояния мы имели гражданскую войну, направленную против диктатуры, а не на установление исламистского режима. Вместо того чтобы «закупорить» эту «банку» и дать населению возможность свергнуть режим Асада, Европа открыла границы и приняла более 1 млн сирийских беженцев (а вместе с Турцией и соседними странами — почти 6 млн) — причем в основном не исламистов. Стоит ли удивляться, что после такого исхода инициатива была перехвачена религиозными фанатиками, а шансы увидеть Сирию единой и светской страной практически исчезли?
Мне кажется, если бы в Европу не прорвался ни один сириец, Асад давно повторил судьбу Каддафи. А если и нет, то стоило подождать еще пару десятков лет, пока народ не одумался.
Или та же Россия. Почему в конце 1980-х годов в СССР на демонстрации выходили миллионы, а сейчас не собирается и пятидесяти тысяч? Не только потому, что репрессивный аппарат стал более жестким, но и потому, что страну покинули более 5 млн человек, наиболее приверженные западному образу жизни и стремящиеся к переменам. Имейся у россиян возможность выезжать на Запад, но при этом никаких шансов там остаться, перемены в российской политике произошли бы куда быстрее. Если бы в Америке не смогла обосноваться кубинская или венесуэльская диаспоры, правили бы сейчас в Гаване и Каракасе марксистские недоумки?
Современный Запад мог добиться очень многого, если бы изменил отношение к миру и стал рассматривать все находящиеся за его пределами государства как несчастные сообщества, не доросшие до его практик, а вовсе не как страны, которые необходимо «вовлечь в цивилизацию».
Почему был в 1980–2000-е годы столь успешен Европейский союз? Именно потому, что он откликался на желание целых стран изменить свои государственные системы и десуверенизироваться в едином наднациональном пространстве. И в этом он был более прогрессивен, чем Соединенные Штаты****. Он стал терять привлекательность по мере того, как отошел от этого принципа и стал на индивидуальной основе принимать миллионы людей из стран, которые сами по себе оставались столь же реакционными, как и прежде. Это и есть граница между разумным изоляционизмом и «вовлеченностью» — и ее следует заново переосмыслить.
Иначе говоря: в эпоху, когда люди на периферии начали кичиться своими традициями и своим суверенитетом (прежде всего потому, что иных поводов для гордости у них нет), Запад сделает правильный выбор, если откажется от всяких попыток навязать свои социальные и экономические модели в отношении остального мира и при этом перестанет принимать «посланцев» этого мира и интегрировать их в свои общества.
Революции 1989–1991 годов были порождены не столько десятилетиями гонки вооружений, сколько десятилетиями «железного занавеса», воздвигнутого в те годы коммунистическими правительствами.
Именно этот занавес превратил страны Восточного блока в закупоренную консервную банку, которая взорвалась от перегрева. Призыв Рейгана «Г-н Горбачев, разрушьте эту стену!» остался без ответа — стену разрушили не правители, а граждане. Но как сказано в Библии, «всему свое время, и время всякой вещи под небом: время разрушать, и время строить; время обнимать, и время уклоняться от объятий» (Еккл, 3: 1-5) — и, возможно, пришла пора сказать: «Г-н Трамп, постройте новую стену!», отгородившись от тех стран, которые так бахвалятся своим антизападничеством.
Придет время, и они поймут, что потеряли. А если не поймут — то это означает, что время настоящей глобализации еще не пришло, как и время по-настоящему великой политики...
* См.: Laue, Theodore H., von. The World Revolution of Westernization. The Twentieth Century in Global Perspective, Oxford, New York: Ox-ford Univ. Press, 1987.
** См. об этом подробнее: D'Souza, Dinesh. What's So Great About America, Washington (DC): Regnery Pub-lishing Inc., 2002, pp. 39–40.
*** См., например: Inosemzew, Wladislaw & Le-bedev, Alexander. «Der Dritte Kolonialismus» in: Le Monde Diplomatique Deutsch-land [Berlin], 2016, Novembеr, S. 3.
**** См.: Mandel-baum, Michael. The Case for Goliath: How America Acts as the World's Government in the Twenty-First Century, New York: Public Affairs, 2005, pp. 215–216.
