Цивилизация
Мало что занимает сегодня российских экспертов больше, чем ситуация на рынке нефти. Оно и понятно, так как никакого «слезания с сырьевой иглы» в последние годы в российской экономике не произошло – практически такая же, как в 2015-2016 гг., корреляция цен на нефть и курса рубля, которую мы недавно увидели, говорит об этом лучше любых заявлений властей.
Мнения высказываются самые разнообразные, однако в комментариях доминирует точка зрения, что «искусственно разрушенная» сделка ОПЕК+ и начавшаяся «война всех против всех» отправят цены в диапазон чуть ли не ниже $30/баррель со всеми вытекающими следствиями.
Предсказывать цены на нефть – занятие неблагодарное, и об этом не сказал только ленивый. Однако, на мой взгляд, оценку долгосрочной конъюнктуры к типу бессмысленных дел отнести сложно – и поэтому я попробовал бы на фоне общей паники зайти с немного другой стороны.
Безусловно, нефть – один из самых спекулятивных активов в современном мире, но все же это не биткойн, не имеющий ни внутренней стоимости, ни устойчивого массового потребителя. Поэтому фундаментально нефть оценивается с учетом не только ожиданий брокеров, но и реальной экономической ситуации в мире.
За последние 40 лет мы видели две «длинных» волны изменения нефтяных цен со своими пиками и провалами.
Первый пик пришелся на начало 1980-х годов и был обусловлен политикой ОПЕК, конфликтами на Ближнем Востоке, максимальным накалом гонки вооружений и (не будем забывать) стремительным ростом потребления нефти в США (с 1965 по 1979 г. оно выросло на 55%, а импорт – в 3 раза).
Падение цен на нефть, которое, по мнению некоторых наших конспирологов, привело к развалу СССР и явилось итогом сговора американцев и саудитов, на деле началось немедленно после того, как мир убедился в серьезности новой разрядки: текущие среднегодовые цены сократились с 28,8 доллара/баррель в 1984 г. до 14,4 доллара/баррель в 1986-м и повысились до 23,7 доллара/баррель в 1990 г.
Если брать не средние годовые цены, а пятилетнюю скользящую среднюю, можно увидеть, что цены продолжали снижение вплоть до конца 1990-х годов – а главными трендами десятилетия были рассказы о «конце истории» и спекуляции на тему информационной экономики и приносимого ею «неограниченного богатства».
Иначе говоря, большой понижательный тренд 1985-1998 гг. был обусловлен распространившимися ожиданиями выхода из индустриальной экономики и конфронтационной политики.
Соответственно новый тренд 2000-2013 гг. стал реакцией на ряд значимых новых веяний: на кризис на рынке доткомов, на возрождение индустриальной экономики в Азии и несколько позже на усиление геополитического соперничества. Не следует забывать, что кризис 2008-2009 гг. не оказал значимого влияния на рынок: и в текущих, и в постоянных ценах средние котировки в 2011, 2012-м и даже в 2013 г. были выше, чем в 2008-м (и все они превышали рекордные значения 1980 г.).
Все это время Азия была основным движителем роста потребления нефти: в 1993 г. вся она – от Австралии до Японии и от Китая до Пакистана – потребляла меньше нефти, чем США, а сейчас один только Китай достиг более 70% от американского уровня.
Мир уже 17 лет живет в «противофазах»: потребление в США и Европе снижается (соответственно на 0,6% и 0,9% в год), а в Китае и Индии – растет (соответственно на 4,9% и 5% в год). Однако с середины 2010-х годов в игру вмешались как минимум три новых фактора: резкий рост добычи в США (в 1,82 раза – с 6,7 млн до 12,2 млн баррелей/сутки с 2008 по 2019 г.), бурное развитие электрического транспорта почти повсюду в мире (автомобили, напомню, потребляли более половины всей добываемой в мире нефти в 2008 г.) и устойчивое формирование «зеленых» экономик в Европе (к 2035 г. первые страны обещают стать полностью независимыми от ископаемого топлива).
Неудивительно, что с начала 2010-х пятилетняя скользящая средняя цена на нефть снижается каждый (!) год: по марке Brent она составляла 83,1 доллара/баррель в 2016 г., 71,6 — в 2017-м, 64,1 — в 2018-м и 57,2 доллара по итогам 2019 г.). Периодические краткие «отскоки» не меняют данного тренда.
Поэтому, на мой взгляд, с точки зрения «больших волн» на сырьевом рынке, нынешний обвал не стоит считать неожиданным. Сделка ОПЕК+ действовала еще с 2016 г., но ее эффективность можно оценить по скользящей средней за пять предшествующих лет.
Что случилось в пятницу, 6 марта, и какими могут быть последствия? Мне кажется, что такого направления развития событий можно было ожидать – стратегия снижения добычи себя очевидно не оправдывала: когда «Роснефть» сейчас говорит, что страны ОПЕК+ просто высвобождали на рынке нишу для американской сланцевой нефти, с этим стоит согласиться.
Эпидемия коронавируса лишь добавила рынкам нервозности, но не стала ее главной причиной: на мой взгляд, приближение рецессии ощущалось многими, а пузырь в Китае в последнее время был попросту очевиден.
С 2000 г. КНР обеспечивала около 43% глобального прироста потребления нефти – и заменить этот драйвер было и остается нереальным: потребление в Индии, хоть и растет быстро, в абсолютных значениях составляет чуть больше трети китайского. ОПЕК+, в сущности, сделала ставку на Китай против США – и ошиблась оба раза: в Китае потребление перестало расти, а в США производство и не подумало сокращаться.
Пятничный раздрай стал паникой проигравшихся в казино картежников.
Конечно, в ближайшие дни и недели цены останутся очень волатильными: похоже на правду, что основные производители сейчас начнут наращивать добычу: саудовцы могут выбросить на рынок до 1,2 млн, Россия – 0,4-0,5 млн баррелей в день. При этом биржевые цены будут падать не только из-за самого этого факта, но и из-за того, что на деле значительная часть сделок уже совершалась ниже «рынка»: те же саудиты применяли скидки в 4-7 долларов/баррель даже в период действия предшествующих соглашений о сокращении добычи, так что сейчас рыночные котировки просто дополнительно приблизятся к реальности.
Однако в перспективе я не могу представить себе реальных шансов на то, что действуя методами агрессивного снижения цен, ОПЕК и Россия смогут серьезно изменить глобальное соотношение спроса и предложения. Выбить с рынка поставщиков сланцевой нефти в США не получится: с 2014 г. темпы прироста добычи в Соединенных Штатах устойчиво растут, несмотря на отмеченное выше снижение скользящей средней; производители там ориентируются на внутренний рынок, который продолжит оставаться дефицитным по крайней мере еще 3-4 года, даже если бы прежняя динамика спроса и производства сохранялась.
Китай в ближайшие годы будет делать ставку, скорее всего, на расширение зарубежной добычи собственных компаний, в которую вложены десятки миллиардов долларов, и наверняка не станет «покупателем последней инстанции» для ближневосточных нефтяников. И хотя я не думаю, что мы увидим нефть по 20 долларов/баррель, я готов допустить, что цены закрепятся ниже 40 долларов на достаточно продолжительный срок.
И тут встает вопрос: насколько долгим он будет и что может поменять ситуацию? Однозначного ответа, разумеется, нет – но я бы сказал, что его надо искать не в новых сделках производителей и не в провокациях спекулянтов, а все же в том же самом балансе спроса и предложения, о котором я говорил выше.
Мир прожил последние двадцать лет под знаком ренессанса индустриального хозяйства, бурного экономического роста и урбанизации в Китае. Этот процесс более не будет столь же интенсивным, даже если КНР восстановится после нынешней эпидемии.
Снижение цен на нефть в первой половине 2020-х годов может, однако, стать основой для расширения рынка: в той же Индии, Бангладеш, в Африке существует огромный потенциал роста потребления – но весьма ограниченный ценовыми факторами. Нефть по 30 долларов/баррель наверняка найдет себе новые рынки, но процесс их открытия и передела будет медленным. При этом большинство этих рынков будут «заточены» под местный спрос, а не под потребности экспортно-ориентированных компаний – а это значит, что петрогосударствам придется в будущем собирать свои доходы не столько с западного мира и его поставщиков, сколько с той же мировой периферии, к которой они сами de facto относятся. Если к середине 2030-х успехи «зеленой» экономики оправдают нынешние ожидания, то поставщики углеводородного сырья могут оказаться самой проигравшей группой в новой системе глобального разделения труда.
Какими могут быть ответы на подобный вызов? На мой взгляд, вариантов в данном случае не слишком много. Единственной комплексной реакцией могла бы стать серия программ экономической перестройки (пока о ней задумывается только Саудовская Аравия, активно инвестирующая в нефтехимию, машиностроение, а в последнее время даже в туризм). Значительные резервы и устойчивая валюта могут позволить странам Персидского залива провести необходимые реформы и превратиться в успешные, не слишком зависимые от экспорта нефти, страны.
Однако применительно к неэффективным хозяйственным системам – от Венесуэлы до Ирана (а Россия тяготеет как раз к этой группе) основания для оптимизма найти намного сложнее, так как они, с одной стороны, будут пытаться решить свои текущие проблемы посредством девальваций (что само по себе ставит крест на технологическом перевооружении), и, с другой стороны, политически враждебны Западу, на рынки которого ориентировались все успешно индустриализировавшиеся государства.
Таким образом, мне кажется, мы присутствуем при новом запуске глобального «сепаратора»: в отличие от 2000-х годов, когда казалось, что «волна прилива поднимает все лодки», в 2020-х станет ясно, что те из них, команды которых за последнее время не удосужились поставить новые движки, чтобы спастись от отлива, могут просто остаться на мели…
