Цивилизация
Обычный день. Сначала работа, потом Жилкомсервис — давно надо было написать заявление на перерасчет, — потом искала в детских магазинах волчью голову для утренника в детском саду, потом готовила ужин, дети разлили сок — помыла пол... Еще какая-то суета из разряда прибрать-собрать... И вот наконец тихое, почти умиротворяющее жужжание ноутбука — сейчас отвечу на письма по работе и будет мне счастье. В ворохе сообщений — одно от неизвестного. Разворачиваю.
— Добрый день! Я путешествую по миру, сейчас планирую поездку в Зимбабве для изучения быта и нравов местных племен, буду выкладывать заметки о путешествии в своем блоге. Я собираю деньги на перелет, буду очень благодарен, если вы...
Я хлопаю ресницами, перечитываю два раза, опять хлопаю ресницами. Смутно чувствуя, что я не хочу давать этому никаких оценок, поскольку хорошие не напрашиваются, я иду отвлечься в фейсбук — пять минуточек медитативно покручу ленту и... В ленте меня сносит объявлением о том, что многодетная семья ищет няню с педагогическим образованием, которой вместо денег за работу обещают «допуск к столу и к совместным молитвам».
Я замираю. Я вся превращаюсь в вопрос. Что? Это? Сейчас? Было?
Одна часть меня хочет это развидеть сразу и навсегда, другая, еще верящая в какой-то свет разума, жаждет убедиться, что все это фейк, просто чья-то глупая шутка. И вот та вторая часть ищет в сети концы и начала, таки находит первоисточник и убеждается не в том, в чем надеялась: объявление — правда. Я матерюсь про себя и вспоминаю еще, что ведь только вчера кто-то в том же фейсбуке клянчил деньги внезапно захворавшей маме на массаж, хотя позавчера постил фотки, на которых он с этой мамой дегустировал в ресторане какое-нибудь фуагра. А еще раньше какая-то семнадцатилетняя девица просила добрых людей насобирать ей на репетитора, так как злые родители на такое не дают, а сама она без помощи ну никак.
И еще вдруг вспоминается, как год назад Мария Баронова объявляла благотворительный сбор для новой жены бывшего мужа, воспитывающей ребенка-инвалида. Деньги требовались, как писала сама Баронова, «не на операцию и не на срочное спасение», а «для реабилитации и превращения бытовой жизни семьи чуть в меньшую каторгу». То есть помимо прочего просилось и на помощницу по хозяйству. Помощнице в той смете отводилась зарплата в семьдесят тысяч рублей в месяц. И как-то там еще оговаривалось, что из родни сестре помочь некому — все в депрессии и печали.
А на меня вот накатывает уже не депрессия и печаль, меня уже натурально бомбит.
Миллионы людей живут свою скучную трудную жизнь, тысячи — еще более трудную, если не сказать беспросветную, и вот им подсовывают такое, вот они наблюдают, как люди с незамутненным сознанием собирают на путешествия и домашний персонал.
Можно плюнуть в меня, можно обозвать злобным карликом, ведь и дураку понятно, что возмущаться тут нечем, что если не можешь помочь, или не хочешь, что раз уж не откликается ничего в душе — ну пройди мимо.
Баронова от таких злобных карликов так и отмахивалась на своей странице фейсбуке. Ее спрашивали, например, почему ребенку не пойти на ЛФК в районную поликлинику, она в ответ: ой, ну наша бесплатная медицина — такая медицина. Ей говорили, что по показаниям в бассейн можно водить в государственный неврологический центр, а она рассказывала, что там же инфекции в государственных центрах. Ей объясняли, что остеопат как-то не очень сочетается с доказательной медициной, а она заявляла, что вот им все равно надо, они так решили.
Но больше всего подлых комментаторов из народа, конечно, возмутил сбор на домработницу. А Мария Баронова возмущалась возмущавшимися, писала, что она «имеет право хотеть, чтоб ее семья жила в нормальных условиях», что маме ребенка надо выспаться, что никто не обязан жить в убожестве. И удивлялась: люди что, желают ее семье без помощников сдохнуть?
Всплыла в памяти еще история. Она с художником Архипом Куинджи лет сто назад приключилась. Архип Иванович выручал и спасал, наверное, всех, до кого мог дотянуться. Помогал талантливой молодежи, подбирал и лечил зверей, жертвовал большие деньги в разные общества, но когда один знакомый художник попросил у него денег, чтоб расплатиться с прислугой, он пришел в бешенство. Точнее сначала удивился и спросил, зачем держать помощников по хозяйству, если нет средств, а уж потом, когда проситель ответил, что он ведь «не сукин сын, чтобы жить без прислуги», вот после такого — да! — взорвался. Стоит ли писать, что сам Куинджи себя и свою семью обслуживал без посторонней помощи. А ведь мог прислуги нанять как на целый дворец, и еще можно было бы все так обставить, что это он рабочие места создает.
Так что, плюйте в меня сколько хотите, но все эти сборы на домработниц, на нянь, на репетиторов, на путешествия, они возмутительны. Может быть потом, когда-нибудь, когда жизнь всех людей на планете (ну или хотя бы в нашей грешной стране) будет настолько благополучной, что отсутствие няни (с которой, конечно лучше, чем без нее) будет восприниматься ужасной жизненной драмой, крахом и катастрофой, тогда такие обращения будут в порядке вещей. Но сейчас очень хочется всем этим инфантильным товарищам, чуть что бегущим в интернеты с номером банковской карты, приставить чеховских человечков с молоточком.
Очень нужно, чтоб этими молоточками отстукивалось, что есть тяжелобольные, погорельцы, беженцы, семьи с ипотекой, потерявшие кормильцев. Но не только. Очень нужно, чтоб этими же молоточками монотонно, навязчиво, глухо, но нестерпимо вколачивалось в сознание людей, что есть такое несчастье, как бы и незаметное даже — оно хозяйничает в миру облаченное в дряхлый засаленный халат. Что под гнетом этого несчастья людям не поднять головы даже до благотворителей с прекрасными одухотворенными лицами. Потому что как бы и права нет. Ведь несчастные этого рода избегают ударов судьбы вроде страшных-скоротечных болезней или внезапного разорения, но при этом беда — вся их жизнь, бедой стало уже их появление на свет.
Судьба не жалует их даже огромным пронзительным горем — ибо нечего отнимать. Нечего отнять у тех, кому и дано не было.
Ни пожар не уничтожит их дом — нет дома, лишь какие-то временные пристанища, тесные и темные съемные углы; ни известие об онкологии не поразит их, как гром — даже рак будет убивать их исподтишка, его так никто вовремя и не выявит, не до этого. Вся жизнь таких несчастных — вечная нужда, нудная тяжелая работа ради удовлетворения самых животных потребностей, нескончаемый ворох забот.
Видишь это, и в душу проникает кощунственное — уж лучше бы их, бедолаг, постигло такое явное, вызывающее горе, чтоб они отважились бы хоть попросить о помощи, или осмелились бы хоть просто крикнуть со дна отчаяния, воззвать к людям, к небу, к пустыне мира. Возопить, как Иов, что их скорби тяжелее песка морского. И тогда устыдились бы люди, небо и мир. Но жизнь жестока, она калечит иных украдкой, не привлекая шума, так, что жертвы и чувствовать не смеют себя обделенными. Они, приученные, что им никто ничего не должен, что им никто ни в чем не виноват, молча плетутся от рождения к смерти, тянут лямку, тащат свою тяжкую ношу.
И кто разделит с ними этому ношу? Кто расскажет о том, как непосильно их бремя? Кто если не тот, кому выпал на время тот же грустный жребий, но кто знает, что жизнь может быть другой и что бедность, несвобода, насилие, страх не должны быть ни для кого привычным фоном существования? Кто покажет, что с неблагополучием должно бороться? Кто если не тот, кто жил иначе и чье сознание еще не знает состояния выученной беспомощности?
Но сегодня как будто и вопросы такие смешны. В убожестве же никто жить не обязан. И нет никого с молоточком.
