Цивилизация
Никогда, пожалуй, в истории постсоветской России политический маятник не уходил так далеко влево, как сейчас, в начале очередного года парламентских выборов. Правда, нечто подобное наблюдалось и 8 лет назад. Тогда тоже казалось, что либерализм своё отжил и наступило время безраздельного господства левых. Но в начале 1999 года в Госдуме всё же было представлено социал-либеральное «Яблоко», а «праволибералы», многочисленные, хотя и маломощные, объединившись в коалицию «Правое дело», старательно убеждали общество в необходимости своего возвращения в большую политику; их усилия в конце концов были вознаграждены победой СПС. Сегодня либералы, видимо, смирились с пребыванием на задворках. Их редкие успехи на региональных выборах вроде «пермской аномалии» — лишь исключение, подтверждающее правило.
Если 8 лет назад либералы пытались доказать благотворность своих программных установок, то сегодня они руководствуются одной целью — просто выжить.
Раньше либеральные партии ещё надеялись привлечь «прогрессистскими» лозунгами «правый» электорат. Сегодня же, отчаявшись дождаться от последнего взаимности, они обратили взоры на пенсионеров и бюджетников, обещая им то же самое, что и все, — повышение зарплат и пенсий.
Левее, чем сейчас, Россия была разве что в 1917 году, когда на выборах в Учредительное собрание на долю кадетов и прочих «буржуазных» партий пришлись жалкие 5%, тогда как все остальные голоса достались различным социалистам. Правда, современная левизна, не в пример своим аналогам девяностолетней давности, лишена бескомпромиссно-кумачовой окраски. «Единую Россию» при всём её стремлении перехватить у оппонентов лозунги социальной справедливости трудно признать не только социалистической, но и просто левой партией. Так что нынешнему полевению далеко до прежних рекордов.
Но общий тренд вырисовывается вполне определённо — бесконечно долгий левый дрейф, изредка прерываемый кратковременными движениями вспять.
Россия тут не оригинальна. Запад, может быть, и не знал столь крутых левых поворотов, но и там имеет место та же тенденция, которую Морис Дюверже в середине прошлого века обозначил термином «синистризм» (от итальянского sinistra — левая рука, а заодно «левые» как наименование политической ориентации). Взять хотя бы Соединённые Штаты, где, в отличие от Европы, никогда не было сильной социал-демократической партии, не говоря уж о коммунистической. Социализм прокрался в политическую жизнь США тихой сапой, в чужом обличье — маскируясь под либерализм: недаром сторонников Демократической партии, исповедующих идеологию политкорректности, весьма близкую к европейской социал-демократии, на североамериканском политическом жаргоне зовут именно либералами. Да и вообще, на протяжении ХХ века обе главные партии страны — республиканцы и демократы — существенно сдвинулись влево, какое-то время, в 1960–1970-е годы, чуть ли не соревнуясь в том, кто выдвинет больше социальных программ.
Этот бесконечно долгий левый дрейф заметно изменил представления о характере политической левизны.
Некогда с политическим измерением понятия «левое» (в противоположность лингвистическому: во французском языке sinistre — бедствие, несчастный случай) отождествлялось только хорошее. Левыми были прогрессивные либералы — по сравнению с косными консерваторами, затем эгалитаристы из «рабочих» партий — по сравнению с элитаристами из партий «буржуазных». Известные по историческому опыту резкие скачки влево несколько умерили эти восторги. Всеобщее стремление к свободе во времена Великой французской революции вылилось в якобинский террор, «прорыв к социализму» в октябре 1917 года обернулся тотальным бесправием и нищетой. Однако реалии реалиями, а мифы мифами: в общественном сознании «левое» до сих пор прочно ассоциируется с социальной справедливостью.
В длящемся левом дрейфе всё явственнее проступает нездоровый оттенок.
Вызовы, которые либералы бросали консерваторам, а социалисты — «буржуазному» истеблишменту, были нормальной реакцией жизнеспособного общественного организма: одни ратовали за освобождение частной, индивидуальной инициативы, другие — за более равномерное распределение «прибавочного продукта» между участниками производственного процесса. Современные левые борются в основном за перераспределение «прибавочного продукта» в пользу тех, кто не причастен к производственному процессу, т. е. в пользу бюджетополучателей — за счёт налогоплательщиков.
Спору нет, в любом обществе есть те, кто не может заработать себе на кусок хлеба. Сегодняшнее старение населения Европы к тому же неуклонно увеличивает долю таких людей. Разумеется, слабые не должны голодать и пропадать. Но если их интересы начинают доминировать, это создаёт угрозу жизнеспособности социума. Ведь, когда слабый всегда прав, и всякий, кто берётся защищать его претензии, находится в заведомо выигрышной позиции, это сбивает с толку всех остальных, а самое главное — «среднюю» часть общества. Быть слабым становится выгодно (а ещё лучше не быть, а только казаться), поэтому «средние» начинают ориентироваться именно на «слабых», а не на «сильных». И если стремление подражать «сильным» заставляет мобилизоваться, подтянуться, сконцентрироваться, то равнение на «слабых» расслабляет. Быть сильным трудно, это требует постоянных усилий, быть слабым легче лёгкого, поскольку не требует вообще ничего.
Левое общество (в нынешнем понимании) -— это расслабленное общество. Оно не способно ни на что, кроме как плыть по течению и проедать накопленные запасы.
Подобная социальная расслабленность ощущается и на Западе — меньше в Штатах, больше в Европе. Однако это сущие пустяки по сравнению с тем, что мы имеем в России.
В политике не осталось никого, кто думал бы, как взрастить достаточно обширный слой людей, которые завтра будут кормить пенсионеров, бюджетников, инвалидов и пр.
Все помыслы почти исключительно о том, как «распилить» стабилизационный фонд и куда его направить — на социальные выплаты или лоббистам из госсектора, а хорошо бы и туда и сюда, да ещё восстановить в прежнем виде Советскую армию и Военно-морской флот. Наш левый дрейф по старой традиции самый-самый левый, прочим до нас дрейфовать и дрейфовать.
Для выправления сложившейся ситуации, пожалуй, нет другого средства, кроме настоящего левого правительства.
В последние полтора десятка лет руководящие страной силы, сопротивляясь этой альтернативе, пошли на такие уступки, что в результате у нас испарилась всякая разница между «левым» и «правым». Каково сегодня политическое лицо российской власти? Наиболее адекватный ответ — ни рыба ни мясо. Левая риторика непринуждённо сменяется правой в зависимости от того, к кому она обращена — к Западу или к собственному населению. Сплошная эклектика в политике, направленной только на сохранение своего статуса людьми, пришедшими к власти вместе с Владимиром Путиным. Как итог: для либералов и Запада власть слишком «советская», для большинства населения — слишком либеральная и прозападная.
Левого кабинета уже можно не бояться: нынешняя неопределённость и смешение всех и всяческих понятий — предпоследний вариант перед худшим из возможных. Пусть правительство будет левым, но пусть оно открыто признает себя таковым. Пока этого не произойдёт, вряд ли стоит ожидать и повторения «правого ренессанса».
Либералам сейчас нужно не молиться на остатки «экономического либерализма» в деятельности власти, а сохранить ясность ума и способность называть вещи своими именами.
Чтобы избежать иной крайности, в которую многие из них уже начали впадать — в борьбе против «авторитарного режима» блокироваться с левыми маргиналами, дудя с ними в одну дуду насчёт компенсации «сгоревших» вкладов, национализации крупной промышленности и восстановления «государственного статуса праздника 7 Ноября». Тем самым либералы расписываются в своём идейном крахе и идут служить на посылках у левых.
Признание лозунга «левого правительства» отнюдь не тождественно признанию правоты левых.
Это согласие с их правом на попытку осуществить столько лет декларируемый ими «новый» (а на самом деле даже не очень забытый старый) социально-экономический курс. Если общество так хочет «левого» меню, надо дать ему возможность наесться досыта и напиться допьяна — и пусть оно в полной мере ощутит все последствия, вплоть до позывов к рвоте и тяжкого похмелья. Беспокоиться надо не о том, как не допустить «левого поворота» (в действительности давно свершившегося, но не признанного официально), а о том, как с наименьшими потерями выйти из, по всей видимости, уже неизбежного кризиса.
Если бы власть имущие думали о будущем, сегодня они наверняка активно стелили бы соломку на всём маршруте своего дальнейшего следования, то есть позаботились бы облегчить себе существование в качестве оппозиции. К сожалению, нынешние правители, радея исключительно о сохранении собственной власти, сделали всё, чтобы максимально затруднить оппозиционную деятельность. А это не что иное, как жизнь по принципу «после нас хоть потоп» и унавоживание почвы для худшего образца левого режима: популистская риторика, диктаторская политика, самоедская экономика и уничтожение оппозиции. Приемлемой альтернативой этому варианту может быть только левое правительство, действующее в условиях политической конкуренции.
Это будет самое «естественное» из всех препятствий, способных остановить бесконечно долгий левый дрейф.
Ибо даже полярная ночь должна закончиться рассветом.
