Цивилизация
ВЦИОМ спросил россиян, должно ли государство обеспечить чистоту русского языка. Граждане ответили хором: «Да!».
Вообще, о чем бы ни спросил ВЦИОМ россиян насчет госрегулирования – свои 65 положительных процентов он всегда получит. И не только потому, что каков ВЦИОМ, таков ответ. Последнее время они поразительно гармонируют друг с другом. Россияне и ВЦИОМ.
Из ответов на другие вопросы по той же теме следует, что у соотечественников большие проблемы с родным языком. Многое им в нем непонятно. Это раздражает. Меньше всего, против ожидания, раздражает выбившаяся из-под цензуры по природе своей нецензурная лексика. Может, потому, что на мате свободно изъясняются… все те же 65% все тех же россиян.
По мнению получившего свободу для ругани большинства, губит язык не матерщина. А тлетворные заимствования из иностранных языков. Ну и там по мелочи — молодежный и профессиональный сленг. Компьютерные и финансовые термины.
Граждане ждут, когда же государство положит этому конец. Причем чем они образованнее и моложе – тем больше ждут. То есть просто совсем свихнулись наши граждане на языке.
На самом деле большинство тут право, как никогда. С языком в последние 15 лет творится что-то чудовищное. Не раздражать это не может. Раздражение почти на уровне условного рефлекса. Как у той самой затасканной подопытной собаки. Вот розетка, куда тыкают мокрым носом. Вот разряд. Вот желанный визг. Есть, правда, в постановке опыта одна странность. Визг фиксируется, когда боль от разряда давно прошла. Собака научилась пользоваться электричеством. А память от боли первого знакомства осталась. Вот и жалуется.
Революция, как известно, языка никогда не оставляла в покое. Она брала его в плен, мордовала, как хотела. И он развязывался как миленький. И говорил, что от него требовали.
Это если одна революция. На нас же в начале 90-х годов их свалилось подряд штук десять. Геополитическая, экономическая, технологическая, юридическая, сексуальная, криминальная. Каждая притащила с собой мешок слов и выражений. Высыпала в котел с варевом Великого и Могучего. Там они и кипят до сих пор. Многие не сварились – болтаются на плаву, раздражают.
Разумеется, в штыки языковые новшества воспринимаются далеко не всеми. Тут все по марксу-ленину. Те, в интересах кого свершается революция, новые словечки смакуют. Поверженные классы в трансе.
«Примкамера!.. Хамская власть», — в сердцах вскипал герой классического романа – монархист, ненавидевший большевиков. В том же романе юная пара в обнимку отыскивала на карте ТРАНССИБ, и слово это звучало для них слаще брачной песни.
А что несли ВЦИОМовскому большинству слова последних революций? «Финансовые пирамиды», например. «Отпущенные цены». «Менеджеры» с «олигархами». «Маркетинги» с «лизингами». «Киллеры» с «братвой».
Народ боролся с языком, как мог. Вспомните, что он сделал со словом «демократы». Но это от бессилия повлиять на ход событий.
Какое-то время даже казалось, что русский язык перестал быть единым. Кому-то «маркетинг» стал отцом родным. Для кого-то звучал, как ругательство на иностранном. Причем ни те, ни другие не знали толком, где в нем родимом ставить ударение.
Кажется, единственным, сохранившим общество в те годы от вавилонского развала был, может, и не всеми любимый, но каждому понятный русский мат.
Прошло десять лет. И еще пять. И оказалось, что у языка очень мало общего с помойной лоханью. Принимает только то, что большинству, говорящему на нем, понятно и необходимо для общения. Все остальное он исторгает в разные профессиональные, социальные, возрастные и прочие группы. И когда они доносятся до слуха не входящих в группу – слова эти раздражают. Но, поскольку остаются другие, пониманию-то не мешают.
Воровская феня, например, несмотря на все усилия бандитских сериалов, так общеупотребительной и не стала. И бывшие бандиты «на фене ботают» только в своем узком кругу. А в модных тусовках блатняк давно в отстое и не вспоминается. Русский мат хоть стал употребляться в общественных местах с легкой руки подростков, но так и остался нецензурщиной. Зато проклятая иностранщина крепко вошла в быт поколений.
Можно услышать от бабулечки, ревнительницы чистоты русского: «Погоди, я тебе продиктую мой «мобильный». Или учителей с врачами, перекидывающихся со знанием дела названиями брендов бытовой техники. И даже мерзкое на слух слово «диверсификация» в устах премьера-президента не пугает.
Конечно, многое из нового не вошло и никогда не войдет в быт (а значит, и язык) миллионов. Что не вошло, то и злит.
Спрашивать сегодня большинство о чистоте их языка и жизни от непонятных, но заманчивых новшеств – все равно, что интересоваться у населения города, пережившего наводнение, как оно относится к дурной погоде. Любителей найдется мало. А предложение о госрегулировании количества солнечных дней в году вызовет единодушную поддержку.
Бессмысленность госмер по поддержанию языковой чистоты бессмысленно и обсуждать.
В силу очевидности и богатой исторической традиции абсолютного бесплодия. Сетовал Александр Сергеевич на то, что «… панталоны, фрак, жилет,/Всех этих слов на русском нет…» Прошло сто лет. «Панталоны» из языка исчезли. Вместо них пришли «штаны» с формой соответствующей звучанию. «Фрак» остался дипломатам. Все само собой. Ни указов государя-императора, ни декретов большевиков для этого не понадобилось.
Или из последних попыток. «Доллар», как известно, вышиб из массового употребления не закон. Слово выпало само, вслед за падением валюты.
Если что государство способно своими действиями с блеском омертвить – так это именно язык. Придушить, превратить в казенную, чиновничью, официальную мертвечину.
Госрегулирование речи – последнее дело застоя. Непосредственно перед взрывом. Пусть подольше минует нас чаша сия.
Известно, что ВЦИОМ свои опросцы так просто в общество не вбрасывает. Что стало причиной последнего вброса о жадной тяге народа к госрегулированию языка, можно только гадать. Может, социологи заметили нетерпеливую скуку на лице экс-первой дамы, утомленной матримониальным скандалом и слегка подзабытой со своим трудом на благо чистоты языка за дележкой мужчинами полномочий и кресел? Или повышенному в должности словотворцу «суверенной демократии» потребовались обоснования для учреждения «Праздника чистоты русского языка»?
Кто ж его знает. Не беспокойство же, в самом деле, о деградации умственных способностей нации, сцепленных, как известно, намертво с ее родным телевизионным языком.
Хотя… Добиться, чтоб все что ни есть российское, разношерстное, буйное, свою речь творящее, как заблагорассудится, говорило на казенном языке заказных социологических отчетов – это ли не желанная цель?
