Цивилизация
Пресс-секретарь градоначальника Санкт-Петербурга Георгия Полтавченко Андрей Кибитов объяснил в своем микроблоге, что недавнее голосование в городском совете Венеции по вопросу о приостановке партнерских отношений с Санкт-Петербургом венецианскую мэрию ни к чему не обязывает. «Мнение членов городского совета не определяет позицию мэрии», потому что в Италии «за установление или разрыв побратимских связей отвечают исключительно мэрии городов», написал он.
Кибитов совершенно прав. Похожая история с городским советом Милана это наглядно демонстрирует. Там тоже было принято решение о разрыве партнерства с Питером, по той же причине – из-за закона о запрете пропаганды гомосексуализма – а итогом стало заявление мэрии Милана о том, что она не последует этому решению, поскольку оно вне компетенции совета. Так что мэрия Венеции вполне может проигнорировать мнение своих депутатов.
Прав, скорее всего, и глава питерского комитета по внешним связям Александр Прохоренко, предполагая, что решение горсовета Венеции – пиар-ход политиков местного уровня, озабоченных собственной популярностью у горожан. Но если уж быть точными, давайте отметим, что,
прибегая к такому пиару, эти политики показывают нам предпочтения своих избирателей. И в число этих предпочтений, нравится нам это или не нравится, вошли уважение к правам меньшинств, в том числе сексуальных, и представление о том, что дружить с попирающими эти права непорядочно.
Это относительно недавнее явление. Тот же Милан был «побратимом» Санкт-Петербурга еще с тех пор, как тот назывался Ленинградом, а гомосексуализм был уголовным преступлением. Но тогда вряд ли кому могло прийти в голову рвать культурные связи из-за этого. Из-за войны в Афганистане – может быть, но не из-за сексуальных меньшинств. Однако теперь это не так.
Поскольку сам по себе институт «побратимства» городов – не слишком значимая вещь, больше пригодная для организации взаимных визитов бюрократов, приемов, фуршетов и речей, чем для поддержания настоящего экономического и культурного обмена, выраженные в постановлениях советов Венеции и Милана оценки едва ли менее важны, чем решения их мэрий. Это, конечно, всего лишь оценки, и отражают они растущий разрыв между ценностями, свойственными сейчас западным сообществам, и культурными нормами, которые на местах по всей России и на федеральном уровне закрепляются в последние годы законодателем.
Уважительное, даже трепетное отношение к правам меньшинств, принятое теперь на Западе, разумеется, не может прервать политические и экономические связи, диктуемые государствам из прагматических соображений.
В конце концов, одна из самых репрессивных стран мира – Саудовская Аравия – является и будет являться важным партнером придающих толерантности такое высокое значение Соединенных Штатов, и это лишь один из примеров.
Не партнером, но фактором, с которым нужно считаться, а значит, разговаривать, для США остается Россия, и недавний выход американской стороны из совместной рабочей группы по гражданскому обществу (то есть такой же примерно демарш, как постановления депутатов из итальянских городов) тут ровно ничего не изменит. В самом деле, про гражданское общество с чиновниками из МИДа и Кремля говорить так же странно, как с шейхами, зато другие темы никуда не денутся.
Но, хотя это и понятно, нельзя сказать, что у отечественных начальников, целенаправленно формирующих нормы и правила, направленные против излишней, с их точки зрения, терпимости, имеется иммунитет от западной риторики. Ведь и знаменитый акт Магнитского – не более чем риторика, ничего не добавляющая к имеющимся у американской стороны полномочиям по ограничению въезда нежелательных лиц. Однако гнев и обида заставили российское руководство принять «антисиротский» закон, вовсе не риторический, а конкретно ущемляющий граждан – правда в основном собственных.
Этот гнев вызван твердым убеждением политической элиты в том, что правила, по которым она живет и, соответственно, которым должна подчиняться вся Россия, самые для нас правильные. И уж во всяком случае из-за рубежа никто не смеет их публично осуждать.
Это тоже глубокое культурное отличие России от Западной Европы и США, настаивающих на универсальности тех ценностей, к которым они пришли в последние десятилетия.
Кто тут прав, покажет только история. Потому что в конечном счете пригодность общественных норм и правил измеряется эффективностью принявшего их общества. Смущает только то, что отечественные политики никак не хотят отказаться от терминов и понятий, возникших на Западе – то есть настаивают на том, чтобы говорить так, как это принято у них, а поступать совсем иным, часто противоположным образом.
Это от того, что очень хочется еврокомфорта, и чтобы принимали по высшему разряду.
Но, к сожалению, пословица про чужой монастырь и свой устав действует в обе стороны.
