Цивилизация
— Как выглядит этническое или межрелигиозное распределение постов и властных полномочий в республике? Кто что контролирует? И действительно ли контролирует, как это кажется со стороны?
— Во-первых, так называемая клановая система не этническая, а многонациональная: кланы строятся по принципу преданности и включают представителей разных национальностей. А система этнического квотирования, которая сложилась в поздние советские годы, — просто ширма. Сами народы, которых якобы представляли какие-то люди во власти, ничего не получали. И что может народ, этническая группа получить от своего якобы представителя во власти? Абсурд! Сама система этнического квотирования — абсурд, поскольку дать своему народу эти люди ничего не могут, кроме «чувства удовлетворения», как сказали бы в советское время: мол, наверху «сидит наш человек». Например, от того, что главой республики был аварец Абдулатипов (которым, кстати, многие были недовольны), некоторым аварцам было не то что все равно, а стыдно.
— Насколько религиозный фактор имеет значение?
— Религиозный фактор в Дагестане, несомненно, играет серьезную роль. Но не в плане прямого влияния на власть и на положение дел во власти. Дело в том, что Духовное управление мусульман Дагестана — мощная религиозная организация, я бы даже сказал, корпорация. Она действительно очень близка к власти и действует в значительной мере в унисон с властью. Эта организация базируется на суфийском сообществе ныне покойного шейха Саида-афанди Чиркейского. Он погиб в 2012 году в результате теракта. Сейчас шейхом является муфтий республики Ахмад-хаджи (Ахмад Абдуллаев. — прим.ред.).
Но есть очень серьезный нюанс: как и любую мощную организацию, Духовное управление где-то немножко тяготит зависимость от власти.
Допустим, когда были выборы 2016 года, была организована партия «Народ против коррупции», которую возглавили представители как раз Духовного управления мусульман Дагестана. Было очевидно, что ей не дадут ничего сделать. Но мощь свою эта организация показала — мощь в плане организации людей. Позднее эта партия заглохла.
И в этом году была попытка повтора торга. Я говорю о выдвижении на пост президента республики кандидатуры супруги Ахмад-хаджи — Айны Гамзатовой. Она выдвинула кандидатуру, но, видимо, все закончилось в самом начале. Официально — на этапе подачи документов претенденткой были допущены ошибки. Но Духовное управление показало, что у него есть свои амбиции, что оно может организовывать людей и с ними надо считаться.
— Как в такую конфигурацию вписывается светское руководство?
— Мне кажется, с этим связано то, что Владимир Васильев (врио главы Дагестана — прим. ред.) ищет кадровый резерв в Татарстане. Вероятно, Васильев также искал какие-то контакты в исламской среде в Москве и в Татарстане. Думаю, что он осознанно ищет некие противовесы.
— Противовесы чему?
— Может быть, даже этой «корпорации» под названием Духовное управление мусульман Дагестана. В любом случае, ему необходимо иметь дело с управлением. И в этой политической игре Васильев прощупывает в том числе и другие направления в исламском сообществе.
— Сейчас со стороны выглядит так: новое руководство ломает сложившуюся систему. Возможно ли это сделать, не пошатнув межрелигиозный мир? И есть ли он?
— Ломать систему, мне кажется, невозможно без изменений в том числе и в мусульманском сообществе. Есть понимание, что что-то надо делать.
А вот что делать – это вопрос очень тяжелый, республика — это 3 млн человек. У нас светское государство, и никто не позволит реформировать религиозную структуру «сверху».
— Но ведь удалось сохранить религиозное согласие…
— С одной стороны, да. С другой стороны, возьмем, например, историю с запрещенным в России «Исламским государством» (организация запрещена в России). Тысячи молодых людей из Дагестана ушли воевать на Ближний Восток. Отчасти потому, что эта система выталкивала их за пределы республики. Второе — это еще раз говорит о проблемах в самом мусульманском сообществе, которое как раз и должно этим заниматься. У Духовного управления есть крупные программы. Госкомитет по делам религии Дагестана — это тоже мощный государственный орган, через который проходили немаленькие деньги на программы, связанные с взаимодействием государства и религии.
— Насколько остается острой угроза ухода людей в бандитское подполье, в религиозный фанатизм? И является ли она вызовом для местной или даже федеральной власти?
— Все, кто хотел уйти, ушли с 2011 года и до конца 2016-го — начала 2017-го года. Потом поток остановился. Это в том числе связано и с «лимитами» на боевиков на Ближнем Востоке, они же не могут принять всех: людям надо дать оружие и так далее.
Есть разные оценки числа присоединившихся к ИГ, приводятся цифры до 5 тыс. человек. И потенциал остался. Это фиксировали соцопросы конца 2016 года. Если, не дай Бог, появится подобная структура или даже какая-то политическая сила, есть риск того, что люди снова будут становиться фанатиками и уезжать. А такие структуры в истории Дагестана появлялись не раз. Например, в 2007-2011 годах в качестве магнита, который притягивал молодых людей, действовал «Имарат Кавказ» (организация запрещена в России). Потом появилось ИГ.
В 2016 году социологи проводили исследования в Дагестане, и до 7% молодых людей говорили, что готовы идти воевать за ИГ. Около 20% молодых людей говорили, что не могут быть патриотами нешариатского государства!
— Это частично связано и с социально-экономическим положением в республике...
— Совершенно верно. Здесь масса причин, в том числе «стеклянный потолок», в который упирается молодежь: если ты вписан в систему, только тогда ты можешь чего-то добиться. Поэтому у молодежи особенно высок запрос на социальную справедливость. Такая ситуация может толкать молодежь в объятия разных структур, вплоть до мафиозных.
— Вы говорите «сложившаяся система». А как вот до такого дошло? Закрывали глаза? Руки не доходили?
— Мне кажется, на этот вопрос ответа нет. Чтобы точно ответить на этот вопрос, надо понимать, что творилось в Москве. Думаю, центр видел, как развиваются события. Не захотели вмешиваться — да. По каким причинам — не знаю. Возможно, в 1990-е годы было не до этого. Система протокланов приняла уродливые формы как раз вот в 1990-е годы, когда были войны в Чечне. Хотелось, чтобы хотя бы в Дагестане был мир. А затем, возможно, пытались откупаться. Откупались — и тем самым систему еще усилили, потому что люди на местах поняли, что могут ничего не делать для развития республики, а просто паразитировать на трансферах и что-то «откатывать» наверх. И приход Абдулатипова изменить кардинально ситуацию не смог, он просто создал собственный клан.
— Каковы в настоящее время духовно-нравственные установки жителей республики?
— Духовно-нравственный запрос очень четкий и ясный: дагестанцы в подавляющем большинстве поддерживают происходящее. Республика очень мусульманская.
Она, наверное, самая исламизированная на территории России, если можно так говорить. То есть люди считают себя очень нравственными, очень верующими. Но при этом республика живет с ужасающим уровнем коррупции. Люди понимают это противоречие. Это травмирует сознание.
Но это может сыграть на руку Москве, действия которой в значительной мере воспринимаются одобрительно.
— С другой стороны, они сами участвуют в преступлении, дают взятки и не платят налоги…
— Несомненно. Но если не дашь взятку, то не получишь, например, зачета для студентов. Тысячи уехали. Есть те, кто совершали «внутреннюю миграцию», то есть стремились не обращаться в государственные органы. И были люди, которые пытались сами организовывать свою жизнь — вплоть до того, что некоторые на свои средства строили дороги, устраивали больницы и так далее.
— Сейчас к власти приходят в том числе немусульмане и в целом происходит десакрализация власти. Как это совместимо с религиозными особенностями населения?
— Население ведь не воспринимало и прежних руководителей как верующих мусульман. Абдулатипов, например, с его коммунистическим бэкграундом и высказываниями о том, что он ходит и в мечеть, и в синагогу, и в церковь, не мог серьезно восприниматься как мусульманин. Правящей элите в значительной мере стали даже отказывать в этнической идентичности.
Религиозный фактор силен, но срабатывает в других сферах. А смена власти и «посадки» воспринимаются людьми как некое движение к той самой социальной справедливости. И никаким образом не противоречат их мусульманской идентичности.
Самое главное — чтобы «варяги» не предпринимали резких шагов в отношении мусульман, чтобы мечети функционировали, чтобы не было «масок-шоу» в мечетях, чтобы не актуализировался ваххабизм. Чтобы мусульманский вопрос вообще не поднимался.
Если эту линию выдержать — никаких проблем с исламским фактором не должно быть.
— Зачистка в Дагестане — это сигнал для других кавказских республик?
— Это явный сигнал, что прежние времена прошли, что центр будет наводить порядок, повышать собираемость налогов. Конечно, спецоперация с задержанием чиновников — эффектно, но цели кампании видны по рутинной работе. Например, в Дагестане инспекторы ходят по предприятиям среднего и малого бизнеса и понуждают их зарегистрироваться официально.
Я думаю, что у власти в других республиках находятся умные люди, они сделают выводы. Кстати, заметили, что никто ничего не говорит, все молчат? Наблюдают.
— Не страшно за судьбу Рамазана Абдулатипова?
— То, что происходит в Дагестане, оказалось для него несколько неожиданным — об этом свидетельствуют довольно нервозные его комментарии. Однако сейчас он несколько приостыл и перестал делать громкие заявления по действиям федералов в Дагестане. У него есть должность (спецпредставителя по Каспийскому региону). Вполне возможно, что его пронесет. Хотя может и не пронести. Работа правоохранителей основывается на раскручивании схем, начали с мэра Махачкалы, от него потянулась ниточка к другим. Так работает следствие. И ниточка вполне может привести к каким-то другим людям.
