Надежда регрессивного человечества

Существует Российская Державная Государственность. В идеале своем — абсолютное и высшее добро, в эмпирической данности… ну, пока не очень, но, во всяком случае, наименьшее зло (а что, другие еще хуже). Эта Государственность бывала самодержавной, советской или суверенной, но все это лишь разные воплощения одной сущности. И чем ее больше, чем она державнее — тем лучше. Всегда и везде, и вообще, именно она — надежда всего регрессивного человечества.

С этой Государственностью враждует тлетворный и бездуховный Запад, а внутри страны его поддерживают нанятые негодяи и обманутые дураки. Все свои неидеальности Государственность исправляет сама, никого не спросясь, — когда-нибудь потом, если пожелает. А все вопрошания снимаются указанием на первородный грех русского народа против собственной Государственности: «Вы что, хотите повторения семнадцатого года?» Третьего не дано.

Но ведь помимо страшилок нужен и позитив, а для абсолютного добра желательна санкция свыше — так что существует и Православие, главная скрепа оной Государственности, ее духовное наполнение, неразрывно с ней связанное на всех исторических этапах.

Именно такая госидеология ясно у нас нарисовалась, и похоже, что в официальных церковных структурах не считают, что настало, по Екклесиасту, «время уклоняться от объятий» государства. Скорее даже наоборот.

А поскольку полнота христианской веры мало подходит на роль идеологической подпорки, возникает и ее лайт-версия. Нет, речь не идет о ревизии догматов, но акценты все чаще расставляются в официальных речах несколько по-иному. О Писании и Предании никто не забывает, они по-прежнему остаются основой основ — или, по крайней мере, источником удобных иллюстраций и цитат об укреплении державности, о наказаниях кощунников, о борьбе с ужасом либерализма.

Но волю небес теперь можно узнать гораздо проще и удобнее: она открывается в текущих постановлениях церковных структур и в действиях православных активистов, представляющих весь церковный народ, словно хор за богослужением. Их главная организация так и называется — «Божья воля». Что же до слова «соборность», оно означает: все верующие пришли в большой и богато украшенный собор на торжественное собрание и ждут, что им скажут.

Я, конечно, утрирую. Но не сильно. И можно было бы прийти от этой риторики в отчаяние, но отчаяние есть грех, а в таком идеологическом приспособленчестве нет ничего нового.

В свое время от имени церкви славословили Сталина или боролись за мир во всем мире, лишь бы сохранить приемлемые отношения с государственной властью, — вот и теперь нечто подобное. Сила привычки, возникшей в ту эпоху, когда иначе было не выжить.

Уже через десяток-другой лет эту риторику вспоминать бывает неловко. А большинство верующих живут, в общем-то, как и жили, не обращая особого внимания на текущую словесную мишуру. Надо ведь понимать, что главный адресат этих проповедей — Кремль, а их основная задача — убедить его в собственной значимости и пригодности.

Разговаривать ведь надо с тем, кто действительно решает вопросы, если мы о земном, конечно.

Самое интересное — когда эта риторика обращается к зарубежью. Россия провозглашается духовным центром мира, нынешнее российское православие — его надеждой. Зато в Польше, нашей славянской соседке и исторической сопернице, можно увидеть расписание на двери магазинчика, когда он работает в разные дни, и там под словом «воскресенье» написано: «Иди в костел». И ведь идут! Согласно опросам, около двух третей поляков регулярно посещают рядовые воскресные богослужения. А вот, к примеру, аборты в Польше законодательно запрещены, кроме как по серьезным медицинским показаниям или если беременность возникла вследствие изнасилования.

Станет ли Польша (в которой наверняка полно собственных проблем) оглядываться как на идеал на нашу реальность, где и в праздник в церкви бывает несколько процентов населения, а аборт для множества женщин — еще одно средство контрацепции?

Так ведь и о надежде всего мира говорится не для поляков, а все для того же кремлевского слушателя. Он продвигает на международной арене образ России как чаемого тридевятого царства ультраконсерваторов, утомленных навязчивой политкорректностью и гей-парадами: ведь есть же на земле такое Беловодье, град Китеж, царство пресвитера Иоанна, где нет подобной пакости!

Парадоксальным образом Россия работает на избирателей не самых больших своих друзей вроде Маккейна и Ле Пена, но уж на этом медиарынке у нее конкурентов практически нет.

Я не раз убеждался, как любят на православных Балканах нашего президента — но себе самим такого совершенно не хотят. Нам, говорят они, вообще-то, в Евросоюз, но как же круто, что там, за семью морями, за высокими горами, есть матушка Россия, а в ней дрессированные медведи, расписные матрешки да острастка для дяди Сэма, которого мы страсть как не любим, а сделать ему ничего не можем. Очень утешительно.

Вот и риторика об исключительной духовности идет с матрешками и балалайками заодно: этакий сувенир from Russia with love, которого не найдешь ни в одном собственно русском доме. Да и туристы их увозят не для того, чтобы ими пользоваться, а для красоты. Да и как воспользуешься матрешкой?

То, что представляется на первый взгляд традиционализмом, на самом деле оказывается постмодернистской конструкцией: осознанной игрой смыслами в постоянно меняющемся контексте.

Но это совсем не значит, будто нашей церкви нечего показать Западу. Помню, как поразил меня один мой американский приятель, убежденный консерватор и протестант. Он зашел там, у себя в Америке, в православный храм и, потрясенный, написал мне: «Оказывается, у вас так чтят Библию!» Для меня его признание тоже стало откровением, я-то как раз привык, что протестанты упрекают православных ровно в противоположном. Но он прекрасно знал текст Писания и услышал, что оно не просто прочитывается на службе, не просто цитируется или пересказывается в песнопениях — им пропитана вся служба, его слова живут и дышат здесь и сейчас, спустя тысячелетия.

Причем без политики и постмодернизма.