Цивилизация
Недавно прочитал в интернете вот такие сердито-недоуменные слова: «В регионах зарплаты издевательские: рабочий получает 10 000, учитель – столько же, медсестра – 8 000, доцент вуза – 7 000, есть оклады вообще абсурдные, 5 000 или даже 3 780 рублей. Люди, проснитесь!»
Но люди не просыпаются. Как-то перемогаются, не возмущаясь, не бунтуя и даже не прибегая к забастовке, этому «испытанному оружию рабочего класса в странах капитала», как нам объясняли в школе. Россия уже давно, уже целое поколение тому назад стала «страной капитала», однако рабочий класс (к которому, строго говоря, относится не только промышленный пролетариат, но и почти все занятые на регулярной основе) не спешит возмущаться. Рабочий класс возмущается в частных беседах, не придавая своему недовольству никаких институционально определенных форм.
Почему люди согласны работать за копейки? Вечный вопрос.
Ответ не только в том, что деваться некуда, хотя и это важно. Но не это самое главное.
Помню в 1990-е интервью с женщиной, которая работала на фабрике, где уже несколько месяцев, а может, уже более полугода не платят зарплату. Вопрос журналиста: «Что же вы не бросите эту работу? Почему вы не попытаетесь найти себе что-то другое, где хоть что-то платят? А если не найдете, все равно надо уходить, раз здесь все равно не платят!» Ответ: «Раньше у меня была работа и зарплата. Сейчас осталась только работа. А если я уйду с фабрики, у меня не будет ни зарплаты, ни работы».
Да, разумеется, жизненный стереотип – великое дело. Я уверен, что большинство людей не согласилось бы бросить работу даже при условии сохранения зарплаты. Нет, конечно, сначала бы обрадовались, но недели через две затосковали бы смертной тоской.
«Почему вы не начнете забастовку?» — спрашивают вузовских преподавателей, чья реальная зарплата неуклонно снижается из-за постоянного роста нагрузки, спрашивают коммунальщиков и транспортников, медсестер и врачей (в тех областных и районных больницах, где платят очень мало). «Представляете себе, — говорят радикалы-мечтатели, — как моментально протрезвеет государство, если в один прекрасный день преподаватели не придут в аудитории, истопники – в котельные, а врачи и медсестры – в операционные?»
Но медсестры и доценты, истопники и водители отвечают: «Да, да, все понятно, наверное, вы правы… Но чем виноваты студенты? Пациенты, пассажиры, просто люди?»
Маркс говорил, что при капитализме работник отчужден от продукта своего труда. Что наемный работник – с его субъективной, рабочей точки зрения – вовсе не вытачивает винты и не накладывает бинты, и даже не читает лекции или пишет статьи, а просто-напросто зарабатывает деньги. Именно заработок, а не произведенный продукт, является для наемного работника результатом его работы.
Но не все так просто, особенно в нашем отечестве. Работник – особенно российский – оказался не таким уж «отчужденным». Для очень многих людей работа имеет смысл, далеко выходящий за границу простого зарабатывания денег. И речь тут идет вовсе не только о деятелях искусства и литературы, а также ученых, школьных учителях и вузовских преподавателях, в чьей работе значителен элемент творчества. Речь идет о людях вроде бы «материальных» профессий – но почти все они сознают, что их работа кому-то нужна.
Они любят свою работу. Тем самым любят людей, которым эта работа нужна. Коммунальщики, которые ночью в сильный мороз чинят поврежденную трубу отопления, вдохновляются не только сверхурочными. Они делают свою работу для того, чтобы люди не замерзли в своих домах.
И даже если сказать им: «Денег не будет, можете плюнуть на все и уходить», — они плюнут в рожу сказавшему это – и починят трубу. Потому что люди, оставшиеся без тепла, ни в чем не виноваты. Им надо помочь. Извините за выражение, спасти.
Вот так думает и чувствует значительное количество работников, особенно в тех краях, где мало многоэтажных бизнес-центров, но зато много разбитых тротуаров и дышащих на ладан котельных.
Возможно, это инерция. Нация демобилизовалась, но все еще донашивают старую униформу, энтузиазм эпохи советского индустриализма, где отношение к работе преломлялось через участие в преобразовании страны. Впрочем, почему только советского? Сельский паренек, что в Германии, что в США, приехав в город и поступив на завод, был зачарован своим участием в новом могучем механизме. Возможно, такое отношение к труду передается каким-то неспецифическим образом, через разговоры родителей.
Но это еще не все. Мы говорили о позитивной (то есть как бы «идейной») составляющей долготерпения российских трудящихся. Но есть и негативные факторы – и они, как на грех, материальны. Дело в том, что этика отчужденного работника – который может бороться за свои экономические права – формируется в зрелом буржуазном обществе, в «достижительном обществе», где личные достижения и личное потребление сильно мотивируют человека. Там, где уровень дохода (заработка) в общем и целом определяет абрис судьбы.
Буржуазность – не значит богатство. Наоборот – чем беднее, тем буржуазнее. «Бедные любят деньги еще сильнее, чем богатые», — сказал Оскар Уайльд…
Но наше общество еще не таково. Наше общество много веков было статусно-распределительным. В старой России – сословие, а в СССР – класс, принадлежность к различным группам (члены партии, ветераны, ответственные работники, члены творческих союзов, рабочие оборонных предприятий и т.п.) – вот что определяло самочувствие человека и его потребительские возможности, а вовсе не личные достижения как таковые и уж, конечно, не заработанные деньги. Инерция статусно-распределительной идеологии, в частности, сказывается на терпимости к коррупционерам из высоких государственных сфер. Все попытки вызвать возмущение дворцами и яхтами натыкаются на традиционное: «Они – начальство. Им – положено».
А еще у российской экономики довольно низкая монетизация – разумеется, по сравнению с высокоразвитыми странами. Большую роль в жизни людей, особенно в регионах, продолжают играть неденежные способы адаптации – огороды, обмены услугами среди соседей и родственников. Во многих населенных пунктах деньги нужны лишь для оплаты налогов и сборов и для покупки того, что не сделаешь руками (например, обуви или мобильного телефона). А на это нужно не так уж много денег; особенно везет тем семьям, где есть бабушка-пенсионерка с небольшим, но надежным ежемесячным доходом.
Эти «автоматические стабилизаторы» — с одной стороны, ответственная любовь к работе, а с другой – низкая монетизация повседневной жизни на селе и в малых городах, – пока удерживают наше общество от серьезного недовольства экономическими трудностями.
И, наконец, кроме любви к работе, нам всем свойственна особая любовь к начальству. Базовое доверие к нему, несмотря на все повседневное раздражение. Мартин Лютер говорил: «Я ищу Бога, который меня любит». В России люди все еще надеются, что начальство в трудный час не подведет, поделится последним, накормит и согреет. Когда граждане поймут, что начальство их не любит, порой презирает, поплевывает на них – только тогда экономические проблемы государства станут личной проблемой каждого. А там и монетизация подоспеет.
