Проспект Руставели по-русски

Тбилисский протест, очевидным образом отчасти вдохновленный ереванской историей успеха, сдвинул географию «антиистеблишментного» движения немного на север. Еще севернее – Москва. Но в отличие от южных столиц, здесь с митингующими не церемонятся. Здесь вам не ночной клуб «Басиани» и не проспект Руставели. Даже на скромном митинге в поддержку канала Telegram в минувшее воскресенье ухитрились затолкать в автозаки несколько десятков человек.

Постсоветское пространство достойно встречает полувековую годовщину майской революции 1968 года. Но, пожалуй, эталонный метр для сравнения шире – речь в принципе о конце 1960-х, изменивших западный мир. Один из фильмов, итоживших шестидесятые – картина по скандальному бродвейскому мюзиклу «Волосы», снятая Милошем Форманом.

Там, вообще говоря, тоже кое-что есть про наркотики, но главный пафос не в этом, а в самоосвобождении человека: в майском Париже, следуя учению Маркса и Ги Дебора сказали бы — в избавлении человека от отчуждения. В одной из самых знаменитых сцен фильма Джордж Бергер, нарушая течение светского раута, поет песню о том самом, по-научному говоря, преодолении отчуждения, которого он достиг, присоединившись к колонии хиппи – «Я получил свободу, брат».

Нынешние протесты, да и не только протесты, но и, например, движение, которое принято называть популистским, — о преодолении отчуждения от власти и, вполне по-марксистски, от произведенного продукта, присвоенного непонятно кем. Но прежде всего от власти, которая стала самодостаточной почти во всех странах, независимо от того, демократические они или нет. Это отчуждение преодолевается разными способами: кто-то выбирает президентов вроде Трампа, кто-то выходит на улицы, чтобы потребовать ухода самодостаточных элит.

Несмотря на то, что классическое разделение на левых и правых очевидным образом уходит или становится все более неопределенным, линии противостояния «либертарианцы» против «ультраконсерваторов» все те же.

По-плакатному внятно это разделение обнаружилось на проспекте Руставели в Тбилиси: спровоцированная неуклюжими действиями полиции мгновенная политизация эпизодов в ночных клубах вывела на улицы очень разных людей под лозунгами возвращения «свободы» и отставки первых лиц в истеблишменте, но в то же время и людей с традиционной повесткой ультраправых, включая гомофобию. Свои «казаки» есть и у грузин.

В России тоже выходят не по левому или правому поводу – здесь протест или стилистический, или этический, или правозащитный, или прагматический.

Против разрушения двора, парка, дома, против застройки, против свалок, против халатности, повлекшей пожар и жертвы, иногда – против надоевшей власти и ее лиц.

При всей разнице поводов, отсутствия или наличия лидеров и организаций, это никакой не левый поворот. И не правый. Чтобы стать праволиберальным протесту не хватает идеологической законченности. Чтобы стать левым – внятности повестки. Самый левый политик в России – это Владимир Путин, в своем последнем указе он поручил пролить настоящий золотой дождь на социалку и сферу человеческого капитала. Это такой неомарксизм в цифрах – 25 триллионов рублей (на все 12 целей указа)!

Выступая против истеблишмента, буржуазного закостенелого образа жизни, властей с их нудными ритуалами, революционеры конца 1960-х выбирали свою политическую пирамиду «МММ» — Маркса, Мао, Маркузе, и искали идолов в южноамериканских джунглях и в африканских саваннах. В этом смысле движение было антиимпериалистическим. Но одним из его главных стержней была вьетнамская повестка. И в Германии, и во Франции, и в Италии, и тем более в США активисты 1968-го, деятели контркультуры, хиппи, студенты – все выступали против войны. Это движение было антивоенным. Те же «Волосы» — антивоенное кино и антивоенный мюзикл (на Бродвее он был поставлен в 1967-м, кино вышло в 1970-м).

Так вот чего нет в нашем сегодняшнем протестном движении, так это не только левой повестки, но и антивоенной. Теперешнюю молодежь в хиппи не затянешь – где эти странные персонажи, которых отлавливали на Чистопрудном и тащили насильственно отстригать «хайр» (аналогичная сцена представлена и в фильме Формана, сопровождаемая знаменитой песней с характерным названием Hair). Зато вполне можно затянуть в остриженный и огалстученный мир государственной компании или госбанка. И в казарму тоже!

Стоит напомнить о растущей популярности армии и спецслужб как работодателей: согласно опросу Института социального анализа и прогнозирования РАНХиГС, даже в пик последнего кризиса самыми оптимистичными группами были силовики и чиновники; по данным ФОМ (февраль 2018), 45% родителей, бабушек и дедушек хотели бы, чтобы их дети и внуки работали в спецслужбах, сама молодежь до 30 лет дает показатель в 50%.

Всяко проще, чем частный бизнес заводить, ломать голову над стартапами, биться с проверяющими структурами и крышеваться бандитами. А тут все внятно и понятно – приказ, продвижение по службе, работа, зарплата. Вот он – новый средний класс, опора режима. Чем скакать в Центральном парке в брюках с бахромой, лучше, как в финальной композиции «Волос» Let the Sunshine In, «маршировать в зимних шинелях, неся запахи туалетов».

Какое может быть антивоенное движение в стране, где стабильную работу дают только государство, его силовые структуры, военно-промышленный комплекс, где государственная мифология построена на милитаризации и представлении войны как триумфальной и практически бескровной операции, желательно антитеррористической?

Молодежь в этих обстоятельствах становится не модернизационной, а охранительной силой. Смена поколений дает эффект бюрократизации и милитаризации, а не раскрепощения и креативного мышления.

Технократ в этих декорациях – винтик, но не общества, а исключительно государства. И работает на государство, а не на общество, и отчитывается он не перед обществом, а перед государством.

В России длится анти-1968-й год. Что объясняет низкие цифры готовности к протестам. Но при этом, например, по данным того же ФОМа, 65% респондентов поддерживают акции в Волоколамске (в Москве – 75%). Те же самые люди, которые хотят стать технократами, поддерживают движение против провалившихся технократов, которые не могут справиться со свалочным газом.

Здесь есть над чем задуматься. Эти люди не политизированы, но если с ними регулярно разбираться так же, как и с обитателями Пушкинской площади, можно нарваться на проспект Руставели в самых неожиданных географических точках России. Да, Мая 1968-го в России не будет, а оранжевая революция, которой пугают все последние годы – абсолютная химера. Но свалочные газы не Госдеп пустил на Русь-матушку, а мы сами. ОМОН с этой проблемой не разберется, хотя работы у него будет все больше и больше, и отнюдь не только и не столько с «либералами», всякими там ЛГБТ-активистами и леваками. Скорее, с самой что ни на есть социальной базой режима.

Это и есть старинная русская забава, описанная еще в 1987 году Борисом Гребенщиковым: «Мы воевали сами с собой». Повестка перестройки вернулась 30 лет спустя – никто и не заметил. И пока не хочет замечать.