Цивилизация
Когда генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачев пытался в первый день после катастрофы понять, что произошло в Чернобыле, он получил ответ от самых заслуженных и орденоносных людей в этой сфере – президента Академии наук СССР Анатолия Александрова и главы Минсредмаша Ефима Славского: «Ничего страшного, такое происходило и на промышленных реакторах, но обходилось. А чтобы избежать облучения, надо хорошо выпить, закусить и поспать».
В первые дни у Политбюро не было полной информации о том, что произошло на самом деле. Возможно, первые лица государства и хотели бы дозировать информационные потоки, но было бы что — их самих либо вводили в заблуждение, либо давали им неполную картину бедствия. Горбачев потом сделает вывод: система управления ядерными делами ядерной державы до такой степени монополизирована и закрыта, что туда нет хода даже тем, кто правит страной. А если она закрыта и не «излучает» информацию о себе — возможно все. Всего один пример: можно было спасти множество людей — в Чернобыле имелось соответствующее лекарство, но никто и не думал его использовать: о нем или забыли, или не знали о его существовании. Зато не было боевых дозиметров — это на АЭС-то!
Генеральный секретарь Горбачев разделил свою жизнь, как он сам признавался, на период до Чернобыля и после него. Именно тогда он понял, до какой степени сложно изменить систему, которая сама ставит плотный заслон возможным переменам.
Наверное, это был первый шаг к развалу Советского Союза — не столько потому, что ликвидация последствий аварии потребовала гигантских финансовых вливаний, сколько по той причине, что система морально надорвалась.
Усталый цинизм породил частушку, в которой сконцентрировалось все, что думала об устройстве системы существенная часть населения страны: «Ускоренье — важный фактор, / Но не выдержал реактор, / И теперь наш мирный атом / Вся Европа кроет матом… Мирно поле пашет трактор / За селом горит реактор — / Если б шведы не сказали, / Мы б и дальше там пахали».
Рукотворный информационный вакуум — та среда, в которой автор перестройки пытался управлять страной три десятилетия тому назад. А незнание собственной истории на фоне ее рукотворного упрощения — та среда, в которой живем сегодня мы. И вот в чем, собственно, значение мини-сериала «Чернобыль», сделанного американцем Крэйгом Мазиным и шведом Йоханом Ренком — он показал россиянам, что у них есть история. И что эту историю делали не военные и государственные деятели.
И что она состояла и состоит не только из бесконечной череды побед, где даже смерть какая-то легкая и пластмассовая, а из поражений, состоящих из пота, крови и слез.
Разумеется, этот фильм не покажут по телевизору. Ведь историческая политика, построенная на недомолвках, упрощении и мифологизации, является одним из главных инструментов управления страной. Ликвидация недоговоренностей и умолчаний может сломать всю схему. А главное, в фильме — пусть его ругают за некоторое количество ошибок — показан реальный субъект истории. Называется он — народ.
Всякое руководство называет свою власть народной, но не верит этому самому народу, боится его и считает «шелупонью». В «Чернобыле» конкретные люди, не безликая масса — спасают мир от ядерной катастрофы. И они называются поименно. Спасают не благодаря системе, а вопреки ей — от академика Валерия Легасова до пожарных, от трех водолазов Алексея Ананенко, Валерия Беспалова и Бориса Баранова до шахтеров. Все они спасли мир и страну. И ее репутацию, которая, судя по протоколам Политбюро, волновала исключительно Горбачева.
Словом, вот он, тот самый «подвиг советского народа». Но не из той истории, которую отливают в граните сегодняшние идеологи, а из подлинной. И о ней нам — кому рассказывают, кому напоминают — средствами кино западные кинематографисты. Не наши. Как об истории русской революции нам рассказал — внятно и в деталях — не отечественный писатель, а западный драматург Том Стоппард. Сами мы не можем. Или нас что-то сдерживает. Может быть, мы не способны взглянуть на собственную историю изнутри — нужен сторонний взгляд.
Но ведь могли же. Пьеса «Саркофаг» летописца Чернобыля, журналиста «Правды» Владимира Губарева увидела свет вскоре после аварии и была поставлена в более чем сотне театров по всему миру. Это было во времена еще не отмененной официальной цензуры и всевластия партии, при все еще сидящих диссидентах и всепроникающем КГБ. В недавнем интервью Владимир Губарев, о котором, по счастью, еще есть кому вспомнить в эпоху фронтального беспамятства, предположил страшное: сегодняшняя наша система, возможно, не справилась бы с ликвидацией последствий этой аварии: «Случись сегодня то, что случилось тогда, мы бы не смогли построить саркофаг так быстро, не смогли бы уговорить шахтеров, послать солдат на крышу».
Возможно, это преувеличение. Может быть, это только кажется, что в России с исторической арены исчез субъект любого осмысленного действия — народ. Сейчас не 1957 год, когда властям удалось скрыть сам факт и чудовищные последствия аварии на химкомбинате «Маяк» в Челябинске-40 — «кыштымский след» отравил огромную территорию, уступая по вредоносности лишь атомные катастрофам Чернобыля и Фукусимы. Да, конечно, в течение последних нескольких лет секретится все, что только задевает внутреннюю жизнь власти, а когда что-то выползает наружу, она отвечает арестами. Но информацию скрыть все сложнее, а в обществе если что и растет, то самое главное — солидарность и чувство гражданской ответственности. Только не за государство, которое становится чужим, а за страну. Губарев, возможно, прав, когда не верит в мобилизационные возможности государства.
Но нельзя недооценивать — после многочисленных эпизодов волонтерства — гражданское общество.
Государство всегда затыкало пробоины в своем корпусе живыми людьми. И это — еще и это, помимо фамилий героев, получивших мизерную компенсацию и забытых страной и ее учебниками – показал нам сериал «Чернобыль». Государство тогда объявило дополнительный призыв. Стоящие в очереди мальчишки-призывники, которым предстоит спасать страну и мир от последствий Чернобыля — лаконичная, сухая и страшная картина.
И хочется напомнить, что это происходило в стране, где такие же мальчишки все еще гибли в бессмысленной войне в Афганистане, уроки которой если и были выучены, то ненадолго. А наша эпоха никаких уроков не знает — танцы на отравленных граблях, судя по новым оценкам той же афганской войны или Праги-1968, продолжаются.
Родина готова щедро делиться цинковыми гробами. И свинцовыми гробами, залитыми бетоном. Кто сегодня всерьез вспоминает об этом? Кто помнит о «Саркофаге» Губарева, где одно из действующих лиц говорит: «Свинцовый гроб и бетонный саркофаг… Иначе нельзя, ведь тело излучает 2-3 рентгена в час. И будет излучать десятки лет». Это излучение словно отбивает нации память.
«Теория стакана водки» от излучения, придуманная одним четырежды лауреатом Сталинской премии и одним кавалером 10 орденов Ленина — против подвига народа. Так это было. И ни один учебник истории, ни один пропагандистский фильм или ток-шоу этого никогда не объяснят.
Учебником истории для нас стал сериал «Чернобыль». Да, заседания у генерального секретаря, показанные в фильме, немного карикатурные. Да, Ананенко, Беспалов и Баранов не были добровольцами — им дали команду нырять под реактор, они и пошли. Но ведь пошли же, не раздумывая. Да, голышом, как это показано в кино, шахтеры не работали. Зато правда в том, что мир был спасен нечеловеческими усилиями этих обычных людей. Да, эпизод с министром угольной промышленности Щадовым, с автоматчиками, приезжающими к шахтерам, — художественный вымысел. Зато он дает возможность понять, как был устроен советский человек: ненавидел власть, а после рассказанного товарищам антисоветского анекдота шел — без всякого пафоса и надежды на благодарность и память — спасать не власть, но страну и мир.
И лучше нам, наверное, искать «косяки» не в фильме, а в собственной истории, о которой мы сами узнаем из сериала. Не говоря уже о том, что «Чернобыль» — это не «Звезда эпохи», собравшая все недостоверные байки времени (так у нас работают с историей), а кино, которое по своему качеству и добросовестности стоит настолько близко к истории, насколько это в принципе возможно.
Может быть, нам стоит, наконец, выбраться из-под информационного саркофага, чтобы задуматься над тем, кто мы есть на самом деле?
