Цивилизация
Подруга работает не скажу кем, не скажу где. Скажу, что в одной шестизвездочной гостинице. А разве бывают шестизвездочные? Ерунда какая-то. Но сами они уверяют, что да, ровно шесть, ни лучиком звезды меньше. Экстерьер значительный. Ковер потертый. Видимо, так и надо. Потертость – признак того, что здесь себя уважают. Не суетятся. Зачем нам глянец, раз мы шести-. Спускаюсь на минус первый этаж, где обслуга.
— Ты голодная? У нас еда, фрукты. Осталось от делегации, тут сегодня премьер.
На большом блюде объедки. Их только что спустили с чужого банкета. Выглядит не то, чтобы сильно плохо. А так... пообветрилось. В особенный восторг всех приводит черника. Меня черника в восторг не приводит вообще. Ее у нас на даче полно.
— Чего не ешь? Это черника! Смотри, какая жирная. Чего смеешься?
Смеюсь. Потому что впервые ем объедки с барского стола. Первый опыт всегда смешной.
Не то чтобы обиделись. Но удивились.
Да и я не обиделась. Просто что-то нет аппетита.
— Это в тебе совковость говорит. Это не объедки, это остатки. Я сам раньше всегда оглядывался, боялся, что во мне человека второго сорта заподозрят. А тут все спокойно пиццу доедают после переговоров руководства.
— Глупости это, — говорит друг. – Здесь в Америке с начальством на равных. Здесь барства нет. Нет и страха, что тебя за холопа примут.
Важное слово. Барство. Понимаю.
Друг работает в США 30 лет. Называет мое нежелание есть чернику совковостью. «Никогда, никогда Ипполит Матвеевич Воробьянинов не протягивал руки!» Что-то вроде того...
Ну, не знаю. Может быть, может быть...
А ты знаешь, что про эту самую чернику писал Мандельштам! Про ту же самую. «Вспомнишь на даче осу, Детский чернильный пенал, Или чернику в лесу, Что никогда не сбирал». Знаешь, почему Мандельштам никогда не собирал чернику? Знаешь? Не хотел нагибаться. А почему не хотел, знаешь? Чтобы не терять достоинства. Странно, да? Так буквально понимать достоинство... На всех своих портретах – он со вздернутой вверх головой, великий и нелепый памятник человеческому достоинству. И так не уронил его ни в 1934-м, ни в 1937-м, ни нищенствуя, ни побираясь, ни задираясь, ни пугаясь.
Совковость это? Может, действительно дело в степени неравенства?
Демократическим и стабильным считается то общество, где разница в благосостоянии между 10 процентами самых богатых и 10 процентами самых бедных — не более чем пять раз. В России это число раз не 5, а 15 или 20. Там, где начальство – не начальство, где слова «барство», «холоп», «халдей» невозможно объяснить – можно запросто съесть остатки и ими не подавиться? Обостренное ли это чувство собственного достоинства? Или просто достоинство? Нормальное.
Морали не будет, как пишут в соцсетях.
Моя хабалистая троюродная сестра вышла замуж за интеллигентного человека. Из таких обычно складываются хорошие пары. Стихи и проза. Хабалка и интеллигент. Истеричка и флегматик. В 90-м году они вырвались на Запад впервые. Она всегда ходила на завтрак в тапочках и с сумками. Он страдал. Она набивала полные сумки едой. Он умолял. Он угрожал. Он вел переговоры. Наконец, она уступила. Поняла, что это унизительно, недостойно, что как животное, честное слово. Утром они помирились. И пошли на шведский стол уже как два уважающих себя человека. Она ела мало. Помазала вилкой губы. И Моной Лизой проплыла на выход. Шел дождь. Муж натянул куртку, жена нервно прислушалась. Муж надел капюшон и – как бриллианты мадам Петуховой из-под обшивки двенадцатого стула – посыпались ему на голову баночки, джемы и пирожки, припрятанные женой в мужнин капюшон.
Ну как ты тут договоришься с нашим человеком – если на халяву.
В фильме «Три мушкетера» (помните детский наш фильм) не знаю уже, хороший он был или плохой, но помню, что актеры были харизматичные и куражливые. И скакали ловко, и перья пышные, и женщину вчетвером харрасали до смерти. А я выбирала между двумя, решала в кого влюбиться: в кардинала Ришелье или в графа Рошфора. А вся история Франции, снятая в СССР, передана была с большой иронией.
Вообще СССР хорошо понимал проблемы провинциала в столице, дворняжки среди дворян.
Ему, СССРу, было впору и по силам снимать лимитчика д'Артаньяна. И, наоборот, СССР вообще не умел изображать аристократичность. А если изображал ее всерьез – то это был гарантированный провал, получались почему-то не дворяне, а всегда какие-то хамы при возможностях. Потому ироничное изображение всей этой куртуазной куртуазности сильно спасало. Ведь если советские артисты изображали аристократов – эффект и без всяких специальных усилий получился комический.
Так вот, там был знаменитый эпизод с осадой Ля-Рошели, когда Людовик XIII изволил перекусить перепелами и фруктами, пока где-то летали ядра. Вокруг его трапезы куртуазно топтался некормленый цвет французской аристократии. И как только Людовик изволил откушать, уходя, он жеманно рыгнул. И тут актеры массовки, которые изображали французских дворян, набросились с шумом и чавканьем на еду, ровно так же, как это сделали бы они же, если бы камеру уже выключили. Какой пророческий эпизод!
Какой пророческий фильм, в сущности! Он – про будущие банкеты и фуршеты и шведские столы, на которых тогда еще не едали.1978 года фильм.
Потом оказалось, что действительно мы всегда так позорно набрасываемся на барские столы. Либо впадаем в другую крайность: заранее стыдимся всего, что могло бы это поведение хоть отдаленно напоминать.
