Цивилизация
Рухнула книжная полка. Стояла-стояла. Казалось, прочно. Вынула Советскую энциклопедию — огромную, как сам СССР, — все и посыпалось. Вот не надо было трогать СССР!.. Зато много всего интересного повалилось на голову.
Салтыков-Щедрин ударил в плечо. Чаадаев целил в глаз. Промахнулся. Когда я пришла в себя после испуга, передо мною, как в сказке, открытая на первой странице, лежала книга: «Борис Ельцин. От рассвета до заката». Решила, что автобиография. Оказалось, что поклеп. Поклеп пера Александра Коржакова, верного оруженосца Ельцина.
Интересно, как предают близкие люди... Случаев в истории немало. Каково это — навсегда оказаться в одной упряжке с масштабным человеком на вторых и третьих ролях?
Сколько мыслей проносится, сколько чувств, сколько обид... Поэтому тут главное что? Главное — выбрать верный момент для нанесения удара.
Эпиграфом к книге бывший телохранитель выбрал цитату из Талейрана, предавшего в свое время Наполеона: «Целые народы пришли бы в ужас, если б узнали, какие мелкие люди властвуют над ними». Книга представляет собой развернутое доказательство этой мысли, насколько же, дескать, мелок был властвующий над нами Ельцин. Не в нем однако дело...
Цитата — интересная. Так сказать, когда б вы знали, из какого сора... Не стали б тогда преувеличивать масштаб правителей и вершителей. Не стали б их обожествлять и демонизировать. Потому что вы все время делаете именно это!..
Оказывается, многие думают, что Мандельштам был арестован (и погиб) за антисталинские стихи «Мы живем, под собою не чуя страны». Ошибка! Мандельштам, как известно, был арестован дважды. Первый раз — в 1934-м. Его «ужасные стихи» тогда дошли до Самого. После чего последовало высочайшее указание: «Изолировать, но сохранить».
А в 1938-м Мандельштама арестовали снова, отправили по этапу и дали умереть как собаке. Но не за антисталинщину. А... настучали соседи — литераторы, претендовавшие на жилплощадь. Секретарь Союза писателей Ставский (чтобы помнили!) написал на него донос Ежову. А потом комнату поэта занял протеже Ставского некий Костырев (чтобы помнили).
Да, как-то непоэтично, немасштабно вышло. Не демонично. Как-то мелкобесно. А так оно всегда и бывает. Испанская инквизиция и советская инквизиция в этом смысле очень похожи: дрова в костры, до последней малой хворостинки, носили люди простые — не идеологи, не великаны, не злодеи, — а простые обыватели, которым позарез нужна была собственность соседа.
Громкая идеология и пошлая корысть хорошо живут вместе.
Забота о создании испанской (и советской) государственности, необходимость подавить для этого инакомыслие дружественнейшим образом сочетались с желанием ограбить ближнего.
Итак, сперва был 1934 год. И первый арест. Возмутительное стихотворение, которое Мандельштам читал направо и налево, доходит до Сталина. А Сталин вдруг решает: «Но сохранить». Мотивы генералиссимуса более-менее хорошо изучены. Известен телефонный разговор Сталина с Пастернаком, который обычно безжалостная, но в этом случае такая понимающая Надежда Яковлевна оценила на «твердую четверку». По этим дошедшим до нас свидетельствам можно судить, что стихи Сталину... понравились!
Да-да. Вот этот вот портрет: «Его толстые пальцы, как черви, жирны» (Из-за этих жирных пальцев вождя пострадал Демьян Бедный, страстный библиофил: он дал Сталину почитать книгу, тот вернул с сальными следами пальцев; Бедный ругнулся на вождя вслух, да еще и доверил ругань дневнику; строки из дневника старательно выписал его секретарь, донес; предательство, впрочем, не принесло ему пользы, зато Бедный впал в немилость и нищету.)
Этот портрет довольно отвратительного существа с толстыми жирными пальцами, с тараканьими усищами... нравился Сталину. Потому что он во всей своей тараканьей мощи вырастает до размеров огромного демонического насекомого, в то время как вокруг него нет никого — так, «сброд». Демонизация могучего человечища-тараканища и минимизация, обезличивание остальных («а вокруг него сброд тонкошеих вождей», «он играет услугами полулюдей») пришлись Верховному по вкусу. К слову, пьесу Михаила Булгакова «Батум», честно воспевающую молодого Джугашвили, вождь неожиданно невзлюбил и забраковал.
То есть негативное обожествление, негативное раздувание масштаба Сталину нравились.
Стихи «Мы живем, под собою не чуя страны» считаются неудачными стихами гения Мандельштама: они слишком прямолинейны, карикатурны, плакатны. Я с такой оценкой категорически не согласна, публицистичность образов вовсе не делает стихи слабыми. Ничего себе слабость стиха, если он переворачивает судьбы! Мандельштам не мог не написать этих стихов: они из него лезли. И не мог не начать их публично читать. Это было скрытое самоубийство? Не знаю. Но иначе он не мог, публичное исполнение было частью творческого процесса. И это в то время, когда на полразговорца-то не хватало. А тут такая карикатура...
Пастернак был ранен своим неудачным диалогом с вождем. Он никак не мог сосредоточиться на разговоре о Мандельштаме и все твердил: «Да что Мандельштам... Я так давно мечтал с вами (со Сталиным) поговорить...» Ответом на это были короткие гудки в трубке.
Перед тем как бросить трубку, Сталин картинно возмутился: «Если б мой друг попал в беду, я бы из кожи лез, чтобы ему помочь!» Реплики Сталина всегда афористичны, имеют двойное, тройное дно, как будто писаны умнейшими сценаристами: он уже говорит для вечности. А те, с кем он говорит, — поэты, писатели, художники, все как на подбор великие, образованные, мастера слова, — мямлят ерунду, их реплики для потомства надо вымарывать или старательно шлифовать.
Сталин был страшным магнитом для Пастернака (не одного его): он был уверен, что в Сталине проговаривается время. Схватить бы это время за его сухую руку, в дымных кольцах от его курительной трубки, разгадать невидимые смыслы! Узнать бы, отчего и зачем этот толстопалый, хитроусый, рябой и злой человек руководит этим огромным кораблем, куда он его ведет, что ему видно с его капитанского мостика! Это соблазняет. Чего мы только не приписываем человеку у власти!..
Иосиф Бродский, великий любитель говорить парадоксально, как бы не от мира сего, как бы не о мире сем, однажды сказал, что Сталина обожали западные интеллектуалы по причине... их латентного гомосексуализма: им нравилась эта сильная родительская фигура, фигура Отца.
Персона главного правителя такой большой страны манит, привлекает. Магнетический образ, магическая позиция. Он на глазах у миллионов людей. Он слышит энергетику миллионов. Каждый микроповорот руля оборачивается поворотом земной оси. Он злодей? Он спаситель? С каким бы знаком его ни представляли, его качества всегда преувеличивают. И он сам находится в плену у этого увеличительного стекла. А ведь Талейран предупреждал...
И тут мы плавно переходим, переходим... к президенту Путину. Все (ну очень многие) документалисты (а вовсе не только одни продажные, как вы подумали) хотели бы снять про Путина фильм. Не сейчас, конечно. Сейчас не раскроется. А чуть позже.
Фигура нынешнего президента является объектом такой же фиксации (нездоровой?), такой же зацикленности. Позитивной со стороны «простого народа» и негативной со стороны народа непростого. Это своего рода негативная влюбленность в президента.
И знаете, все беды от этой фиксации, демонизации, от увеличения и этого преувеличенного внимания.
«Путин-злодей» мешает понимать, что происходит. «Путин-злодей» мешает самому Путину. Одних он должен осчастливить своей заботой, вторых осчастливить своей самоликвидацией.
На это вся надежда. Но и так, и этак нет сепарации от родителя. В одном случае это детская фаза, когда что бы папа ни сказал, все мудро. В другом случае — фаза подростковая, когда что бы папа ни сказал, все ужасно.
А на выборы кто пойдет? Никто? Борьба за правовое государство, за гражданское общество непопулярна. В правовом государстве безразлично, каков президент, хоть три раза Путин и три раза Обама. Президент — не злодей и не герой, а обычный дядька, карьерист, враль, практик, обыватель, в меру невежественный, в меру грамотный, но, скорее всего, волевой и жесткий, раз сделал такую карьеру. Но каков бы он ни был, его действия контролирует... закон.
Ну не на совесть же его полагаться, честное слово.
