Выбились в герои

К дню рождения Высоцкого Первый снова показал телевизионную версию «Высоцкого. Спасибо, что живой». Это, кто не знает, фильм не про Высоцкого. Это фильм про хорошего кагэбэшника. Именно он, Виктор Михайлович Бехтеев, полковник КГБ, который пасет поэта, главный герой фильма. Это он сомневается, борется и побеждает. Происходит это на фоне Маски, которая никак не меняется внутренне, а меняется только от ломки к ломке (герой отличается от негероя тем, что претерпевает изменения).

Опять образ кагэбэшника, доброго внутри! Уже в который раз в российском кино.

Сознательно ли делают это авторы? Или по наитию? И о чем это говорит? Эти предвестники, симптомы моральной реформы хотелось бы изучить попристальнее, что ли...

У Чарльза Буковски есть рассказ, название которого не помню. Не подумайте, что лень проверять, просто ни за что на свете я не хотела бы видеть этот рассказ еще раз, даже мельком. Литературный панк Буковски проводил эксперименты на совершенно недопустимой территории.

Так что перескажу вкратце, как помню, о чем, собственно, речь. Это история изнасилования маленькой девочки, рассказанная насильником, пережитая его мозгом, увиденная его глазами, прочувствованная его гениталиями, — история не просто подробная, но и с порнографическими подробностями. Не очень приятно чувствовать, как автор заставляет тебя влезть в кожу педофила и проделать вместе с ним его путь в безумие. Это испытание мне не по силам...

В плоть кэгэбэшника, пасущего Высоцкого, я хочу влезать приблизительно так же охотно, как и в плоть насильника пятилетней девочки. Но именно эту противоестественную процедуру — запихивания меня внутрь какого-то гада — совершают со зрителем...

Современное искусство одержимо антигероем. Если спросить себя, до какой же степени плохим может быть герой, чтобы мы продолжали ему сочувствовать, то оказывается, что до той степени, что «когда я упал на самое дно — снизу постучали».

Оказывается, что almost no limits. Вот до какой степени низок и подл он может быть.

На полях замечу, что антигерой — это вовсе не антагонист, не злодей, противник протагониста (главного героя). Антигерой — это тот же герой, но с отрицательными чертами, это плохиш с человеческим лицом. Этот герой (тот, с кем мы себя идентифицируем, тот, кому сочувствуем) может быть каким угодно гадом. Мы болеем за дьявола Воланда. Понимаем маньяка доктора Лектора. Сочувствуем Остапу Бендеру и мелкому жулику Паниковскому. Серийному убийце Декстеру. Почему?

Потому что не считаем хорошими себя.

Сегодня уже трудно представить себе сериал, где протагонист не был бы антигероем, то есть не был бы циничным, озлобленным, пьющим, бабником, лгуном, матерщинником.

Желательно, чтобы на его руках была кровь, а в послужном списке предательство.

Ведь «мы» за последние сто лет узнали о себе кое-какую неприятную правду. Мы больше не можем прекраснодушно идентифицировать себя с Кибальчишом. Но сейчас кибальчиши окончательно мутировали в плохишей. Лично я чувствую себя обманутой.

Справедливости ради стоит сказать, что антигерой появился не сегодня. Раньше он назывался «трикстером» (амплуа обманщика). Но сегодня он заполонил собою все и выпихнул за границы кадра и за поля страниц своих более интеллигентных, воспитанных, честных и не таких пассионарных коллег. Ибо он скор и нагл — а его предшественники тугодумы, тормоза и идеалисты. Мир же изменился.

Робин Гуд тоже в общем-то антигерой. Это хороший человек в плохой ситуации. А многие именно так себя и воспринимают: в глубине души мы хорошие, но вынуждены бороться за место под солнцем.

Русская, советская, российская история антигероя — особая. Все герои русских сказок — трикстеры. Только хитростью они добиваются своего. Только ложью и своеобразной смекалкой, в основе которой чистой воды обман — русские мужички из сказок обирают богача и попадают из грязи в князи. Это краткий пересказ двухтомника русских сказок, который я недавно проштудировала.

В советское время, конечно, все любили отрицательных героев. Потому что положительные герои были совсем уж ходульные и схематичные.

Конечно, нам симпатичнее был характер хозяина помойки, поклонника джаза, в блистательном исполнении Георгия Менглета («Следствие ведут знатоки. Дело №10. Свалка»), чем Знаменский, который ни споткнуться, ни улыбнуться себе позволить не мог. Зато был награжден авторами какой-то странной, неостроумной, неироничной иронией. Томин был чуток поразвязнее и поживее. Но как ни старайся, сердце зрителя всегда было на стороне ворюги, а не на стороне представителя власти.

И вот новейшая российская история драмы предложила что-то новенькое. Неладное я почувствовала, когда увидела фильм «Водитель для Веры». Когда в фильме герой-кагэбэшник в исполнении Андрея Панина, человек, подсидевший всех, разрушивший судьбы и водителя, и его хромоножки невесты, и ее отца, бравого генерала, не оставивший камня на камне и от их наивных надежд, и от их мелкой корысти, — так вот этот капитан Савельев в конце вдруг так по-доброму матерится и произносит фразу вроде этой: «Да жизнь такая сучья, что поделаешь» (цитата приблизительная). И становится сразу вдруг мил и понятен.

И фраза, и ругань призваны вызвать сочувствие, и я помню, как в зале понимающе засмеялись, и хорошо помню, как это было противно. Савельев/Панин вдруг отпускает водителя (видимо, потому, что тот тоже гаденыш и карьерист).

Подлец неожиданно оборачивается к нам своим человеческим лицом, то бишь лицом битым, испитым, и лыбится нам своими нецензурными устами — и вот мы его уже любим.

До «Водителя» ничего подобного не было...

Отрицательный герой был. Но система ценностей, система координат, в которой он плох, оставалась неизменной. У него было право согрешить и раскаяться. Быть наказанным или обаятельно уйти от наказания. Было право упасть и право подняться. Но зритель должен был хотя бы понимать, что тот упал. Верх и низ, лево и право как-то еще держались. Герой мог сползти по оси игрек в какое угодно подполье, но сама ось не ломалась.

Воланд мог шалить внутри своего дьяволова ведомства, но он действовал в системе координат, в которой есть и другое ведомство — высшее. И все об этом знали. И он знал. Из Мити или Ивана Карамазова часто лез Смердяков — но система отсчета не могла рухнуть. Пол и стены не ходили ходуном.

Подонок же мог быть только антагонистом, противником главного героя, и для своей главной цели — вредить протагонисту — мог быть упрощен до простой схемы и лишен всех человеческих черт. Но он не мог быть героем главным. Мы ему не симпатизировали.

Злодей в кино, ставший симпатичным героем, которого рисуют узнаваемыми красками и заставляют нас идентифицировать себя с ним, — это настоящая новость.

Человек, который профессионально занимается тем, что разрушает судьбы людей («Высоцкий»), или который посадил генерала и его беременную дочь-инвалида из своих паучьих интересов («Водитель»), может быть милым.

Вот оно, падение нравов-то. А не в прачечной... В консерватории, в консерватории надо подправлять. Как же мы раньше не понимали...

Главный герой нашего вечного телесериала — моральный урод, но обаятельный.

Особенно востребован Владимир Жириновский, не слезающий с экранов, — типичный антигерой. В нынешнем главном бандитском сериале российско-украинской войны протагонисты — Моторола, Гиви, Бес, Ржавый, а Захарченко и Стрелков — гэбисты. Иначе быть и не могло. Такая война-сериал, война-зрелище нужны нашему подготовленному зрителю — а потому она надолго...

А когда-то Иммануил Кант, не в колонке будь помянут, говорил, что единственная задача искусства — показать прекрасное, то есть изобразить вещь так, чтобы через нее просвечивал моральный идеал.