Цивилизация
Пельмени бывают с мясом, с рыбой, с сыром, овощные и даже с гречкой. Бывают пельмени русские, украинские, удмуртские, китайские, итальянские, отварные и жареные. А еще бывают пельмени «ленинские».
В одном романе мальчик, отвечая у доски про возвращение Ленина и Крупской из сибирской ссылки, на наводящий вопрос учительницы: «Ну а что еще ты можешь рассказать об этом?» — ответил: «Когда они уезжали, они забыли пельмени».
Что за пельмени? Откуда пельмени?
Оказывается, жила в народе история, что хозяйка дома, где они квартировали, в дорогу им собрала две тысячи замороженных пельменей (а две тысячи пельменей это же целая история: их неделю лепить надо), а они, уезжая, их и забыли.
Видно, мальчик тоже из Сибири был.
И вот лежат они где-то на морозе, в январских сенях, а Ленин с Крупской и ее матерью (Ленин очень в ссылке на хороших харчах располнел: «Эк вас разнесло!» — воскликнула мать Крупской, когда в мае туда приехала) уже направились в Уфу.
Почему-то я вижу их, эти пельмени, сложенными в тазу. Хотя на самом деле они хранились в мешках, которые в свою очередь прятались в деревянные короба. Но пусть лежат в тазу – потому что этот таз еще сверкнет нам из Мекки, из Саудовской Аравии, где сейчас 40 градусов тепла, а в январе, когда революционеры Крупские-Ленины отправлялись из своего Шушенского, не представимые для зимы 31.
Именно тогда, в жару, в пустыне, к мальчику, пасущему ягнят за шатрами бедуинов, не знающему еще, что он пришел в этот мир, чтобы совершить революцию в онтологическом смысле, подошли два незнакомых человека в зеленых одеждах.
Испугался ли мальчик того, что они хотят сделать с ним что-то страшное? Если не испугался, то напрасно. Потому что они пришли к нему, чтобы вынуть из его сердца черный сгусток крови.
«Едва выйдя из дома, я увидел людей, одетых в зеленое. У одного был в руках серебряный кувшин, другой держал таз из зеленого изумруда. Таз был наполнен чем-то белее снега».
Таз, наполненный снегом в пустыне, – это сильный образ.
Но мальчик, будущий пророк Мухаммед, не испугался даже тогда.
«Он сунул руку и вытащил мое сердце. Он разделил сердце на две части, достал изнутри что-то черное и выбросил. Потом он сказал: «Это была доля шайтана в твоем теле. Мы убрали ее».
Затем они омыли сердце и очистили внутренности мальчика снегом из золотого таза. В сущности, просто протерли.
Когда мы, люди христианской традиции, читаем это, мы сразу вспоминаем пророка Исайю.
Это его окружили однажды шестикрылатые Серафимы. Это перед ним они двумя крылами закрывали лица свои, двумя — прикрывали ноги и двумя летали, при этом взывая друг к другу.
Только, в отличие от мальчика Мухаммеда, Исайя очень испугался. «О, окаянный я человек, я сподобился видеть Господа Саваофа, имея нечистые уста и живя посреди нечистых людей!»
И тогда случилось то, что случилось. Был послан к нему один из Серафимов с раскаленным углем, взятым клещами от алтаря Господа.
Дальнейшее мы все, даже не читавшие это в священных писаниях, отлично помним.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Пушкин, тоже пребывавший в ссылке, написал своего «Пророка» и потом – уже по другому случаю, после смерти Александра Первого – восклицал: «Я – пророк, ей-богу, пророк!»
Но мало кто знает, что у этого стихотворения был вариант и другого финала. (Или это была строфа из еще одного стихотворения?)
Восстань, восстань, пророк России,
В позорны ризы облекись,
Иди, и с вервием на выи
К у.<бийце> г.<нусному> явись.
Показательно, что листок с этими революционными строчками был у Пушкина в кармане, когда он приехал во дворец для беседы с Николаем I, и он этот листок, выходя от царя, обронил на лестнице (потом нашел, но сперва был напуган).
Видимо, он рассматривал этот вариант (вручить царю листок с обличительными стихами) на самый неблагоприятный случай. Но надобности в этом не оказалось.
«Пушкин, если бы ты был в Петербурге, принял ли бы ты участие в 14 декабря?
— Неизбежно, государь, все мои друзья были в заговоре, и я был бы в невозможности отстать от них. Одно отсутствие спасло меня, и я благодарю за то Небо.
— Ты довольно шалил, — возразил император, — надеюсь, что теперь ты образумишься и что размолвки у нас вперед не будет».
Царь предложил ему быть его личным цензором.
Кажется, именно тогда Пушкин, забывшись, присел, разговаривая с царем, на краешек стола. «С поэтом нельзя быть милостивым», — вроде сказал Николай, отвернувшись.
Это он правильно сказал. Припрутся немытые, нечищеные, небритые (Пушкин прибыл в Москву утром 8 сентября и его сразу же привезли в Кремль, где он ждал аудиенции несколько часов), скажут, что тоже были бы с революционерами, потом сперва обопрутся на стол, а потом и вовсе на него бухнутся.
Хорошо, что хоть еще тазик пельменей не попросил. Рыбных, мясных, с творогом или с гречкой.
