Цивилизация
29 – это номер аллеи кладбища, на которой похоронена моя мама. Умерла она в 29 лет, я номер аллеи поэтому потом, когда вырос, и запомнил.
Мы, люди, животные символические – окружены цифрами, знаками, намеками, углядываем во всем этом смысл, которого, скорей всего, просто нет. Но попробуй нас лишить наших сложных отношений с ветром, вдруг распахнувшим окно, птицей, залетевшей в нашу комнату, с зеркальными цифрами на наших электронных часах. Особенно с цифрами.
Недавно подписался в интернете на сообщество, которое как раз об этом якобы тайном смысле чисел и говорит. Только открыл с утра ленту – там: «Магия числа 29. Защита и ограничение».
«О, – подумал я про себя, – знак».
Оказалось, что через это число с нами говорит Карма. Ни больше ни меньше – с заглавной буквы. Мы идем, ничего не подозревая, пробираемся сквозь февральские сугробы и лужи, смотрим в телефон, вдруг подняли голову – 29. Например, номер дома. Или часть номера машины. Или в интернете кто-то как раз написал: «Сегодня мне исполнилось 29».
В общем, это не случайный «кто-то» написал – это Карма сейчас общается с нами. И хочет нам сообщить, что видит все, что мы делаем (а мы ничего и не делали, просто пялились в телефон), о чем мы думали (а думали мы о глупостях) – и за все это даст нам ровно столько, сколько мы заслужили. То есть ничего не даст, если верить моим ремаркам в скобках, потому что мы все профукали, спустили на ветер, потеряли свое время в электронном королевстве кривых зеркал. Именно это, оказывается, и обещало нам число 29.
... Так о чем, бишь, я? Ах да. Про мамин памятник.
На том, очень старом уже, мамином памятнике из черного мрамора написаны только ее фамилия, имя и отчество, золотыми буквами, даты жизни и смерти и две строчки от кого (мужа, мамы, бабушки, ну и нас, двух сироток). А справа еще вытесан барельеф, уходящий за край: половина серой березы с отрубленными ветвями. Символ, видимо, безвременно ушедшей жизни. Хотя береза эта больше напоминает тополь. Серый тополь на черном.
Я вот иногда (очень редко, потому что редко туда хожу) думаю: насколько же кладбищенский дизайн, как бы это ни звучало, простонароден. Даже если заказчик памятника хочет сделать что-то оригинальное. Все равно в итоге выходит наивный символизм.
Но мне нравится, что там нет маминой фотографии. И «подхороненные» потом к ней прабабушка и бабушка как-то тоже обошлись без фотографий.
Почему-то я стал недавно об этом думать.
Пока идешь по аллеям и тропинкам до «своего» места, минуешь многочисленные могилы – и там: фото, фото, фото, фото. Молодые и старые, старые вместо молодых (если сверить лицо и даты), среднего возраста, сверстники – кто-то с регалиями (медаль, орден, воинские планки), женщины в кружевных воротничках, старушки, старички, бесконечное количество либо фотографических лиц, либо портретов, сделанных с фотографии.
На кладбище Сент-Женевьев-де-Буа (мы помним недавний неприятный инцидент с продлением земельной аренды) на могилах наших выдающихся соотечественников нет никаких портретов. Иван Бунин, Андрей Тарковский, Рудольф Нуриев – просто памятник, просто надпись. И это мне кажется правильным.
Вся наша жизнь завалена фотографиями. И в советские годы, и в постсоветские – когда еще не было никаких интернет-сетей – пухли домашние фотоальбомы снимками, выскальзывали из их разбухших, забитых под завязку страниц отдельные фотокарточки. «Мне тут пять». «А тут я замуж выхожу». «А это Витя».
А теперь фотографий вообще неисчислимые океаны. Целые сети сделаны только для них. Еще, еще, еще. Какой-то фото-зомби-апокалипсис.
Шарль Бодлер, когда только фотография начинала свое триумфальное наступление на мир, сказал однажды (кстати, он был очень фотогеничен, такая вот ирония судьбы):
«Некий мстительный бог выполнил пожелания толпы. Ее мессией стал изобретатель Дагер. И тогда публика решила: «Поскольку фотография надежно гарантирует желанную точность (нашлись дураки, которые верят в это!), то ясно, что фотография и есть наивысшее искусство». И тут же все это скопище мерзких обывателей ринулось, подобно Нарциссу, разглядывать свои заурядные физиономии, запечатленные на металле».
По-моему, очень смешно.
Еще смешнее только то, что так издевавшийся над пошлостью Бодлер удостоился после смерти невозможно претенциозного и сложного надгробия. Там и какая-то стянутая саваном фигура лежит, и с высокой колонны взирает сам Сатана, и мерзкая кожистая тварь, похожая на летучую мышь, то ли обнимает колонну, то ли карабкается.
К слову сказать, никакого Бодлера под этим надгробием нет. Это – кенотаф, «пустой памятник», символическая могила. (Опять эти символы, ни охнуть, ни продохнуть.)
Сам же «про́клятый» поэт похоронен в одной могиле с ненавистным отчимом.
...Проживем свою жизнь, и все, что останется от нас, – это груды снимков, на которых нас и не узнать. Фальшивая жизнь, пустой памятник, бессмысленный кенотаф.
Автор выражает личное мнение, которое может не совпадать с позицией редакции.