Цивилизация
В издательском доме «Петрополис» основана серия «Ленинградская гуманитарная мысль 1920–1940-х годов». Трудно объяснить этот героический жест иначе как энтузиазмом и любопытством. И, может быть, чувством справедливости.
Давно стало штампом утверждение, что в прошлом веке Петербургу не очень повезло. Сначала революция отняла столичный статус, затем новая бюрократия изгалялась с особым цинизмом. Потом гитлеровцы морили до почти полного исчезновения. Немногим позже опять свои наехали на остатки уцелевшей интеллигенции. Вторая половина столетия была тише и скучнее. За вычетом перестройки и предваривших ее триумфов подпольного авангарда Ленинград оставался в почти сознательной тени.
Еще один штамп — это «интересные 1920-е годы». Тогда в Петрограде-Ленинграде даже с его имперскими декорациями было не грустнее, чем в Москве с ее традициями «левого» искусства. Спектакли Николая Евреинова, фильмы Григория Козинцева и Леонида Трауберга, литературные опыты «Серапионовых братьев» и наука о литературе, придуманная формалистами в пику университетской профессуре, — тогда из Питера еще не выветрился столичный лоск. Об этом периоде написаны десятки книг на разных языках, но с почти неизменным восторгом. Практически у всех, кто начинал в «ревущие двадцатые», рано или поздно сложилась издательская судьба. Потом в интеллектуальной истории наступил провал, зияние, в лучшем случае хроника выживания в лагерной пыли.
И то и другое не совсем так. На то они и штампы, чтобы с ними бороться. Из тех, кто не исчез и не уехал из зашуганного Ленинграда, в каждом поколении формировалась своя прослойка ярких интеллектуалов.
В самые темные годы продолжали работать формалисты, свернувшие в беллетристику и текстологию. «Записные книжки» Лидии Гинзбург сейчас почитаются главными текстами той эпохи. В 1936 году античнику Ольге Фрейденберг дали выпустить «Поэтику сюжета и жанра». В 1947 году неясным образом была пропущена в печать книга Сергея Давиденкова «Эволюционно-генетические проблемы невропатологии» — теория культуры на материале биологии и психологии. Развивались в Ленинграде и оригинальные концепции искусства. Автором самых радикальных из них был Иеремия Иоффе, чьи избранные тексты и открыли новую серию издательства «Петрополис».
Петербургские историки искусства, обитающие на Менделеевской линии, напротив здания двенадцати коллегий, заметно отличаются от искусствоведов из Академии художеств, хотя между ними какие-то полкилометра между Университетской набережной и мостом Лейтенанта Шмидта. Историки потому так и называются, что на самом деле равнодушны к искусству. Так, по крайней мере, считают искусствоведы. Если грубо, то первые изучают, вторые любят. Именно первые наделили Иеремию Исаевича Иоффе культовым статусом — по крайней мере, как основателя соответствующей кафедры в середине неуютных 1930-х. Здесь его слушали, потом неизменно читали и даже иногда обсуждали. Вместе с тем его книги не были ни настольными, ни «подстольными» (так Николай Пунин, читавший на той же кафедре курсы по композиции в живописи, едко называл тайную книгу Генриха Вельфлина «Основные понятия истории искусств», без которой и сейчас не может обойтись ни один искусствовед).
Труды Иоффе отличала, в первую очередь, странность. При всей очевидной, если не демонстративной лояльности.
Иоффе был последовательным марксистом и сторонником «синтетических» методов исследования. В его изложении явления культуры не только обнаруживали свою социально-экономическую обусловленность, но выглядели элементами единой формации. Географические открытия, опыты по физике, изобретение новых промышленных материалов и технологий, изменение типов коммуникации, данные археологии в их влиянии на биологию и антропологию — это и многое другое понимается Иоффе в единстве эволюционного процесса. Поэтому искусство, о котором вроде как идет речь, превращается в одну из социальных практик и рассматривается только в ряду других. Вопрос «как сделано произведение искусства?», еще недавно так драматично теснивший вопрос «о чем оно говорит?», уже недостаточен. «Когда и в каком окружении?» — таков основной вопрос той синтетической истории искусств, проект которой Иоффе предложил в одноименной книжке 1933 года.
Он летал над пропастью времени, часто разбрасывая слова с суффиксом »-изм», редко приводя конкретные примеры и цитируя главным образом классиков марксизма-ленинизма.
Он всерьез считал, что система нотной записи есть результат недостаточного развития «кустарной техники» в феодальном обществе, а традиционные сюжеты живописи еще ждут своего подлинного развития силами пролетариата, с которого начинается подлинная история. Однако именно Иоффе провозгласил отход современного искусства от слова за счет появления принципиально новой синтетической техники — кино. Эта техника, заявил Иоффе еще в ранней книге «Культура и стиль» (1927), способствует преодолению лингвистических, а вместе с ними и культурных барьеров. То есть является инструментом демократизации культуры. Кино узаконивает отказ от храма в пользу рынка и отменяет искусство для избранных, делая его функцией товарно-денежных отношений.
Радикальность этой теории отпугнула современников. Традиционные искусствоведы над Иоффе просто смеялись, считали невеждой. Ортодоксальные марксисты инстинктивно побаивались, справедливо усматривая в обширных обобщениях, явном космополитизме и преклонении перед техникой опасные тенденции.
Можно утверждать наверняка, что, если бы Иоффе не умер от сердечного приступа в 1947 году, два года спустя ему бы наконец досталось за все хорошее. Порой даже ранняя смерть на фоне удавшейся карьеры — это подарок судьбы. С тех пор книжки Иоффе были предметом гордости для немногих ценителей экзотики, заглядывающих в букинистические магазины. Понадобилось более полувека, прежде чем его итоговая работа «Синтетическое изучение искусства и звуковое кино» (1937) оказалась в одном ряду с трудами Белы Балаша и Вальтера Беньямина — авторов ранних теорий интермедиальности на Западе. Сейчас очевидно, что «синтез искусств» на крепкой производственной базе — не пролетарская утопия, а наша современность, лет пятнадцать назад разглядевшая свои черты в критике Беньямина. Иные переклички мыслителей поразительны. Впрочем, что здесь такого — формация была одна…
Иоффе И. И. «Избранное: 1920–30-е гг.». СПб: «Петрополис», 2006.
