Цивилизация
«Я тебя благословляю! Ты гений! Есть у кого программа сегодняшнего вечера? С автографом верну!» — кричал музыканту со сцены Олимпийского Евгений Евтушенко. До начала рок-оперы «Идут белые снеги» оставалось еще полчаса, но поэт на всякий случай решил еще разок отрепетировать свои сольные выходы. Впрочем, довольно быстро ретировался, заявив, что все собравшиеся (а народу в зале было преизрядно), несомненно, «хорошие люди».
В пресс-релизах зрителям обещали незабываемое шоу. Основной декорацией должна была стать окруженная водой сцена-остров, а на острове – березовая роща в натуральную величину. Однако декораторы, как обычно, решили прибегнуть к максимально допустимому уровню абстракции. Сцену обтянули по периметру зеленой тряпкой (остров), а с потолка свисали разлапистые куски тюля, видимо, изображавшие березы. В роли водного окружения выступили обильно рассыпанные вокруг сцены лампочки, меж которых на рельсах ездила всамделишная надувная лодка с оператором.
Само действо было похоже на что угодно, кроме спектакля.
То есть некая театральность во всем происходящем была обозначена: артисты Харатьян, Смеян и Константинов («Душа поэта», «Рок» и «Память поэта» соответственно) таращили и закатывали глаза, махали руками, кричали и пели стихи юбиляра. Юбиляр, кстати, время от времени сам порывался подпеть своим нетленкам и очень напоминал известного киногероя, который петь не умеет, но очень любит. Общая драматургия представления проступала едва-едва, но некоторые логические блоки в творившемся сумбуре все же можно было выделить. Первая часть, очевидно, повествовала о любви к женщине (может быть, даже не к одной) и сопутствующих страданиях. Вторая воспевала гражданственность Евтушенко, за которую его хвалили весь оставшийся вечер. А в третьей все участники представления исполнили стихотворение «Идут белые снеги...», в честь которого и названо все представление.
Поэт в России, конечно, больше чем поэт. Кто он тогда – сказать сложно, но совершенно точно – не драматург.
Собственно музыкальная часть «рок-оперы» вызывала еще большее недоумение. За нее отвечал композитор Глеб Май, явившийся на сцене в образе Чарли Чаплина и время от времени поправлявший юбиляра, запутавшегося в собственных виршах. Неизвестно, что там в идеале Май насочинял, но звучало все происходящее так себе, а объясняется это тем обстоятельством, что аккомпанировала внезапно восставшая из пепла группа «Аракс» — одно из недоразумений отечественного «официоз-рока».
После небольшого перерыва Евтушенко снова поднялся на сцену и уселся на свой пенек (трон юбиляра был решен именно таким образом) принимать поздравления. Первым на сцену вышел Генрих Боровик, впавший в воспоминания о том, как в начале 60-х годов поэт навещал его в США. Потом он с помощью коллег вручил юбиляру несколько премий («Человек-эпоха» от «Новых известий», «Золотой Пегас России» и галстук от фотографов, премия за гражданственность от Фонда Артема Боровика).
А «Новая газета» пообещала юбиляру Нобелевскую премию, но ничего не подарила.
После на сцену вышел сатирик Михаил Задорнов, который немного пошутил, поубивался над качеством попсовых текстов и почитал свои любимые стихи Евтушенко. И удивительное дело, те же самые стихи из уст набившего оскомину сатирика звучали куда как более талантливо, чем от самого автора: от «Сказки о русской игрушке» по телу натурально пытались бежать мурашки, а на лицах собравшихся пенсионеров и студентов даже отражалось что-то вроде национальной гордости.
Дело тут вот в чем.
Во-первых, столь возвышенно публично любить себя, как делает этот сын XX съезда, как минимум нескромно. Ладно еще, что все гости считали своим долго рассказать про его гениальность, так он и сам не отставал, назначив в одном из стихотворений встречу у памятника себе, а в другом, намекая на понятно кого, заявив, что какие-то люди должны жить всегда, дай ему Бог здоровья.
А главное, что весь патриотический и гражданский пафос Евтушенко сам сводил на нет. «От долгого повторения слова постепенно теряют свой смысл, и боль, которую они несут в себе, стихает», — эта цитата из нашумевшей несколько лет назад «Толстой тетради» Аготы Кристоф невероятным образом всплывала в памяти каждый раз, когда Евтушенко начинал читать стихи. У мизантропичной швейцарки дети таким образом обесценивали сперва ругательства, а потом и ласку. Евтушенко же умудрился столько раз и с одной и той же возвышенной интонацией употребить слово «Россия», что на исходе третьего часа слово точно перестало вызывать какие бы то ни было эмоции. А в строке «если будет Россия, значит, буду и я» предательски хотелось заменить слово Россия на слово, например, «Советы» и обнаружить, что от этого ровным счетом ничего не изменится.
Во время исполнения «Казни Стеньки Разина» из «Братской ГЭС» поэт уже было так увлекся, что даже перестал любоваться собой. Но тут пришло время мировой премьеры «Баллады о пятом битле» (им Евтушенко, разумеется, считает себя), из которой запомнилось только ощущение, что рифмовать «лифчики» с «трусиками» в 75 лет как-то неудобно, что ли. А анонсированный Пол Маккартни — по уверениям юбиляра, давний его поклонник — так и не приехал.
