Цивилизация
Роман — адаптированный для женского чтения вариант увенчанного премиями «Венериного волоса». Насыщенность снайперскими деталями. Минимум метафор. Только для завязки. В сценах любовного одиночества. Для тоски под снегом. Воспоминаний о совместном купании юных тел и первой близости.
Герои юны. Они любят. Они близки и пишут друг другу письма. Он отправляется на одну из неизвестных войн Империи. Они пишут письма. Любовь такая, что после похоронки накладывают руки. Не дожидаясь похоронки, она выходит замуж. Любит ребенка, которым беременна, продолжает писать письма. Письма перестают доходить. Но приходит похоронка. Их время раздваивается — живут по разные стороны бытия.
Проза мастера, изощренного в стилях и вольного выбирать инструмент по прихоти для исполнения своих симфоний.
На сей раз предпочтение гитаре городских романсов, гимназических эпистол и мучительной бытовой лирики 1970-х. Темы те же, собранные мощно воедино в «Венерином волосе» Их выдергивают оттуда, аранжируют по-новому. Они не беднеют. То, что мы живем только в слове, из слова рождаемся, в него уходим и живем после смерти по воле творящего слово, подвергается для разнообразия сомнению и проклятию, чтоб вновь торжественно звучать.
Существование всех живших и живущих в единице времени Михаила Шишкина на сей раз обходится без встречи эллинов с солдатами чеченской войны и перехода без усилий современников через библейскую легенду.
В мире слов умерших нет, как нет мертвых детей в стариках. Спор в этом с Шишкиным бессмыслен, как попытка противиться непорочному зачатию. Но удовольствие получить можно.
Спрессованное время выдает себя швами. Они и следствие и причина — означают, как скроен этот мир, и питают наше в нем существование деталями быта, неизменного во времени и природе.
Действие романа — на рубеже позапрошлых веков, во время подавления в Китае войсками союзников восстания против иностранных концессий.
Участвуют японцы, немцы, русские, американцы, англичане. Случается война, о которой мы узнаем из книг и думаем, что она не прошедшая, но грядущая. На этом смещении время перестает существовать в виде нити и сворачивается в клубок до первоначального взрыва. Все остальное — мелочи и детали слов, в которых Бог, вроде интенсивного движения трамваев от истоков Серебряного века и памяти действующих лиц, в которых детство тех, кто родится полвека спустя, и души познавших дефицитный быт, восторг патриотических перелетов через Арктику, листания газет, где на первой странице всегда война, а на последней кроссворд без признаков рекламы.
Юноша Володя Одиссеем отправляется в плавание военного конфликта. Там ни Сцилл, ни Харибд, ни сирен. Три года — как тридцать лет, и все только жара, стрельба из зарослей, руки, оторванные снарядом, стоны, кровавые поносы, китайцы, удавленные собственными косицами.
Жестокость перестает быть бессмысленной, когда безальтернативна.
И в письмах своих к возлюбленной ему все чаще отбивает любовную память запах крови, нечистот, потных немытых тел.
Остановленное время Володи для возлюбленной его Сашеньки в прямом смысле растягивается на тридцать лет. С уводом чужого мужа, потерянным ребенком, разводом, жизнью семейным счастьем подруги, прерванным запоздалой ревностью и долгим умиранием сначала матери, потом отца со всеми их воспоминаниями детства.
Так открывается известное: родители только что были детьми, а теперь болеют и умирают. И с нами будет только это. И ничего больше. И очень скоро. И уже… И хочется вернуться в дачный роман, а хода ни ему, ни ей туда нет.
Трудно без Бога. И он приходит. Ерничает.
— Ты кто?
— Не видишь, что ли? Я альфа и омега, Гог и Магог, Гелдат и Модат, одесную и ошую, вершки и корешки, вдох и выдох, семя, племя, темя, вымя, знал бы прикуп, жил бы в Сочи. Я есмь то, что я есмь. Швец, жнец и на дуде игрец…
Бог тот, у кого слово и кто дал жизнь в слове. И он один может вернуть дачный роман, и речку, и запах дождя и любимого, и юность… И он приходит. И дает покой Сашеньке и Володе, Одиссею и Пенелопе, Мастеру и Маргарите. Потому что властен над всем, чему дал жизнь в слове.
И так в слове он приходит к каждому читающему. И дает то же, что и своим героям. Не навсегда, конечно. На время. Время чтения.
Михаил Шишкин. «Письмовник». М., АСТ: «Астрель», 2010.
