Цивилизация
Нам ли, бывшим советским людям, не знать о героической истории Острова свободы? На ней воспиталось целое поколение людей, для которых слова «Фидель», «барбудос», «казармы Монкада» и «горы Сьерра-Маэстра» служили символами грядущего обновления мира. Правда, по прошествии лет оказалось, что мир почему-то не торопится последовать примеру вольнолюбивого кубинского народа, а в Советском Союзе романтика чужой революции стала инструментом для пущего оболванивания собственных граждан. Но все же эхо событий 1959 года нет-нет да и пробудит в наших сердцах некое светлое чувство, заставляя вспомнить о временах, когда деревья были большими, идеалы — нерушимыми, а революционеры — настоящими.
По этой причине выставка в «Гараже» неизбежно будет восприниматься несколько иначе, чем в нью-йоркском Международном центре фотографии, где она проходила совсем недавно.
У американцев к революционной Кубе совсем другое отношение. Их вряд ли умиляли кадры, запечатлевшие, как бородатый Фидель в шапке-ушанке неуклюже бредет на лыжах по заснеженному подмосковному лесу. И вряд ли приводили в восторг фотохроники разгрома десанта, высадившегося в Плайя-Хирон. Однако ведь даже и в Штатах хватает ярых поклонников — нет, не режима Кастро как такового, а бескорыстного бунтарского духа, который владел тогда повстанцами. Культ Че Гевары, давно ставший всепланетным, яркое тому свидетельство. Кстати, на выставке фигурирует авторский отпечаток знаменитого фотопортрета, сделанного Альберто Кордой отнюдь не в студии, а в драматические минуты после диверсии в гаванском порту. А еще здесь присутствуют кадры боливийца Фредди Альборта Триго и британца Брайана Мозера, которые засняли труп героического герильеро.
Власти Боливии рассчитывали, что документальное подтверждение гибели главаря партизан станет уроком для прочих бунтовщиков, но вместо этого дали импульс к глобальному почитанию команданте Че.
Надо сказать, что кубинскую революцию фотографировали на удивление много — и местные репортеры, и приезжие. Вожди партизанского движения не без оснований полагали, что фиксация их побед, равно как и народного ликования по этому поводу, послужит росту популярности их борьбы. Посему на первых порах многочисленным фотокорам давалась повсеместная «зеленая улица». (Это уже позднее, после нескольких покушений на Фиделя Кастро, доступ репортеров к первым лицам страны был жестко регламентирован.) Так что революционные хроники выглядят весьма живыми и убедительными: все молоды, полны боевого настроя и веры в лучшее. Горные рейды, краткие минуты отдыха между стычками с войсками Батисты, триумфальные митинги на площадях отвоеванных селений — тут все всамделишное, без показухи. А вот вскоре после победы начинает формироваться пропагандистский миф, и уже нельзя не заметить, насколько ловко в этих целях используется фотография... Но, с другой стороны, назовите хоть одно государство, которое обходилось бы без пропагандистского мифа! Различия лишь в деталях.
Довольно большой раздел выставки посвящен дореволюционной жизни на Кубе.
В репортажах Константино Арьяса и Хосе Табио Пальмы виды «туристического рая» соседствуют со сценами тяжкого крестьянского труда и свидетельствами откровенной нищеты, царившей на острове при диктатуре Фульхесио Батисты. Эти фотосерии должны подтверждать то, в чем и так мало кто сомневался и сомневается: отнюдь не из прихоти и не из желания дорваться до власти сторонники Фиделя развязали здесь вооруженную борьбу. Взаимовыгодная дружба с СССР, запускание «ежа в штаны» Соединенным Штатам, поддержка повстанцев по всему миру — это уже последствия революции, иногда даже никем не предвиденные. А поначалу им хотелось только одного — свободы... Но вот проходит всего несколько лет после триумфа, и на Кубе возникает молодежная контркультура, для адептов которой кумирами являются вовсе не Кастро с Че Геварой, а битлы и роллинги. Серия Хосе Фигероа «Мои шестидесятые» представляет именно таких тинейджеров, в чьем понимании слово «свобода» означает совсем другое, нежели в устах лидеров революции. Скажете, тлетворное влияние империализма? Однако это противоречие — свобода якобы для всех, урезанные права для каждого в отдельности — до сих пор на Острове свободы так и не разрешилось. А ведь хотелось же торжества счастья и справедливости... Из-за этого «хотения» образ кубинской революции по сию пору остается для многих притягательным. И пусть даже умом понимаешь, что не вышло у них царства свободы (а у кого вышло?), но нет-нет да и пробудится в сердце некое светлое чувство.
