Цивилизация
Вот уже десять лет, как Салман Рушди выходит на улицу без телохранителя, но вокруг него все время продолжает что-то происходить. За последний только год его вычеркнули из списка гостей Джайпурского литературного фестиваля, иранская организация «Фонд 15 июня» добавила очередные 500 тысяч к и без того немаленькой награде за его голову, а фильм по роману «Дети полуночи» отказались демонстрировать в Индии — там, якобы, в неприглядном свете выставлены исторические лица.
На этом фоне выходит «Джозеф Антон» — книга воспоминаний Рушди о годах, которые он провел скрываясь от исполнителей фетвы иранского аятоллы Хомейни, призывавшей казнить кощунника;
том, немногим тоньше Библии. Мемуары вышли одновременно во всем мире, до выхода книгу не показывали никому. Зачем такие секреты? Может, Рушди написал что-то неприглядное про ислам и его лидеров? Открыл ли какие-то секреты «Сатанинских стихов» или, как их правильно называют в переводе, «Шайтанских аятов»? Вообще-то нет. Он написал честную книгу, в которой все герои, не считая разве что охранников, названы своими именами.
Что уж там историческим лицам, тут всем достается: вторая жена писателя прочтет здесь обвинения во лжи и воровстве, а четвертая — в измене, бывший литагент - в нечистоплотности.
В том, что перед нами роман, нет никаких сомнений: «Джозеф Антон» написан от третьего лица, и Салман Рушди пытается уловить в жизни Салмана Рушди некий сюжет и прочитать его. В заголовок прозаик вынес псевдоним, составленный из имен любимых писателей, Конрада и Чехова. Писателю пришлось стать Джозефом Антоном по настоянию советников по безопасности, и он это имя ненавидел. И в своей книге Рушди как будто пытается вернуть себе имя и снова стать частным лицом, вернуть себе право говорить о самом себе.
Вторым главным героем романа стали те самые «Шайтанские аяты» - в книге есть ответ на любой вопрос, которым в связи с романом 1989 года может задаться читатель. В восьмисотстраничном мемуаре это самая главная сотня страниц — та, в которой писатель объясняет свой роман, говорит о том, как, о чем он был написан, как задуман (в небе над Индией), откуда взялось название, как Рушди был изумлен, когда его впервые обвинили в оскорблении ислама —
он «всего-то написал художественное произведение, в котором коснулся темы божественного откровения — да, с атеистических позиций, но при этом вполне тактично».
В других его книгах, пишет Рушди, побольше политики: «роль Пророка в книге ничуть не умаляется и речь о нем ведется в весьма уважительном тоне. Он подан именно так, как сам всегда требовал — человеком («Посланником»), а не воплощением божества (вроде Сына Божьего у христиан). Он предстает в книге человеком своего времени, этим временем сформированным, лидером, который, хотя и подвергается искушениям, способен их преодолеть».
Сам же Рушди в книге о себе тоже отнюдь не безгрешное божество — главный герой предстает во всех самообличительных подробностях, описанных даже слишком скрупулезно;
это такие воспоминания на опережение — пока какой-нибудь ушлый биограф не изложил ту же историю со своими комментариями.
Но Рушди же и пишет о том, что образ «неприятного», «высокомерного» человека конструировали британские таблоиды, чтобы публике было его не жалко. В то время как писатель, по требованию охраны спрятанный от публики, был лишен возможности себя защищать.
Это вообще главный вопрос книги — почему меня не защитили?
Вступившихся за «Шайтанские аяты», пишет автор, до обидного мало. Почему защита романа, нападки на который носили весьма конкретный характер, строилась из общих соображениях по поводу свободы слова? Ведь другие гонимые книги — «Любовника леди Чаттерлей», «Улисса», «Лолиту» — обороняли именно как литературные сокровища.
Фетва Хомейни не уничтожила автора, но уничтожила роман, сделав из него «нечто мелкое и уродливое: оскорбление».
При том, что сам Хомейни роман, конечно, не читал — а сам Рушди явно считает «Шайтанские аяты» едва ли не лучшим из написанного им. Серьезный писатель, возмущается он, не стал бы тратить на оскорбление четыре года своей жизни.
«Искусство способно, пожалуй, само за себя постоять, - пишет Рушди. — но художнику нужна защита». Овидия сослали, но его поэзия пережила Римскую империю. Мандельштам умер в сталинском лагере, но его стихи пережили Советский Cоюз. Лорку застрелили, но его поэзия пережила Франко. Рушди числит себя среди великих — из тех, что словом расширяют границы мира. «По сути дела, наша способность рассказывать заново, творить заново историю нашей культуры — вернейший показатель того, свободны ли в действительности наши общества, — пишет Рушди, — в свободном обществе дискуссия по поводу великих повествований не утихает никогда.
Дискуссия как таковая — вот что важно. Дискуссия и есть свобода».
В книге описывается момент, когда автор решается выступить в защиту своей книги и пишет эссе «Говоря по совести»: «если, убеждал он себя, он сможет показать, что книгу сильно недооценили и что ее можно с честью защитить, то люди — мусульмане — изменят мнение и о ней, и о нем. Он захотел, иными словами, стать популярным. Это было ошибкой». Всего своих ошибок писатель насчитывает три: страх, желание мести и стремление понравится. И в «Джозефе Антоне» он уже таких ошибок не совершает. Не ругается с толпой и бесстрашно выставляет себя в самом глупом виде — человека, спрятавшегося под столом во время прихода сантехника.
Есть своя жестокая ирония в том, что «Джозеф Антон» вышел именно тогда, когда по всему миру бушуют исламисты, реагируя на дешевый, снятый на коленке и практически непригодный к просмотру видеоклип «Невинность мусульман». Рушди знакома эта реакция толпы, но еще он, к сожалению, знает, что толпа одинаково возбуждается и от серьезной книги, которую едва ли прочла, и от бессвязного ролика, который едва ли посмотрела. Ведь именно она превращает серьезного писателя и защитника свободомыслия в болезненно скрупулезного автобиографа, прижатого к земле грузом собственного опыта.
