Цивилизация
Занятие это, конечно, древнее, знакомое на Руси испокон веков. Вспомнить хотя бы былину про Садко, богатого новгородского гостя, или полубылину про тверского купца Афанасия Никитина, ходившего за три моря. Но все же оформляться в особое сословие, подлежащее государеву учету, «купецкий люд» начал только при Петре. По указу от 1709 года всем торговцам надлежало быть приписанными к городским посадам, а в 1722-м к этому слою населения официально отнесли «торгующих крестьян», получивших право селиться в городах. С той поры оседлое купечество превратилось в своего рода касту, вполне привилегированную. Ее представителей даже от телесных наказаний освободили — и это в эпоху, когда только-только нарождалось «первое непоротое поколение» дворян.
Империя усматривала в купцах одну из надежнейших для себя экономических опор, посему заботилась не только об их достатке, но и о тщеславии.
Их регулярно награждали всяческими медалями (особо почетной и популярной одно время была медаль «За труд и пользу»), а иным, наиболее достойным, и вовсе могли пожаловать потомственное дворянство.
Впрочем, «благородное общество» на выскочек из этой среды посматривало чрезвычайно косо, да и сами купцы долгое время были привержены гильдейским традициям, ценя окладистые бороды, домотканые сюртуки и сапоги со скрипом. Мимикрировать под «графьев» многие из них не торопились, хотя средства позволяли и французскую гувернантку нанять для детей, и самим приодеться по последней европейской моде. Но сословные установки часто оказывались важнее внешнего лоска. На нынешней выставке в ГИМ можно обнаружить целый ряд подобных типажей, явно гордящихся своей корпоративной принадлежностью. К примеру, как не проникнуться завистью и восхищением при виде портрета Василия Алексеевича Злобина, человека весьма колоритного и фундаментального, с тремя медалями на груди, рядом с которым неизвестный художник пририсовал еще и памятную серебряную кружку, полученную от самого императора в ознаменование личных заслуг перед отечеством, о чем сообщает выгравированная на кружке надпись.
Ну разве можно променять всю эту красоту на какие-то дворянские глупости и виньетки?
Любопытно проследить, с каким внутренним сопротивлением купечество вынуждено было сдавать свои посконные позиции. Еще на рубеже XVIII — XIX веков матроны и девицы из торговых семейств, особенно провинциальных, позировали живописцам преимущественно в народных костюмах: в кокошниках, душегреях, сарафанах и епанечках. Ощущение архаики усиливается еще и оттого, что авторами портретов для семейных галерей обычно бывали самоучки, едва ли что-то слышавшие об академическом образовании и интуитивно придерживавшиеся иконных образцов в духе допетровской парсуны.
Надо заметить, среди этих изображений встречаются настоящие перлы: лиричные, задушевные, трогательные в своих попытках передать характер, не прибегая к приемам западной психологической живописи.
Однако уже при Пушкине и Грибоедове подобные опусы воспринимались как забавные приметы давно минувших времен очаковских и покоренья Крыма. Хуже того — как признаки глубокой эстетической отсталости купечества. И купцы сделали вывод: надо следовать за прогрессом. Если изображение некой Матрены Карповны с цветком в руке, писанное анонимом в 1828 году, выглядит довольно все-таки жалкой попыткой взять на вооружение каноны дворянской портретной моды, то следующие поколения негоциантов и промышленников подошли к делу уже со всей ответственностью.
Лики купцов и купчих, запечатленные Василием Тропининым, Константином Маковским, Валентином Серовым и другими первейшими живописцами XIX столетия, уже никоим образом не выдают «низкого происхождения» моделей.
Тут сплошь элегантные наряды, непринужденные позы и искры интеллекта в глазах. Собственно говоря, так оно и было. Потомки первых Рябушинских, Мамонтовых, Бахрушиных, Гучковых, Щукиных, Морозовых, Солдатенковых, начинавших когда-то с мелочной торговлишки и случайных подрядов, на глазах превращались в элиту страны — впрочем, известна и точная дата, когда они перестали считаться элитой.
Выставка купеческих портретов целиком построена на фондах Исторического музея. К живописи прибавлены некоторые артефакты, скажем те самые сарафаны и кокошники в народном стиле, которыми любили подчеркнуть свое благонравие купеческие жены и дочки. Но есть и еще один раздел, пожалуй, самый занимательный. Хотя бы потому, что эти экспонаты крайне редко демонстрировались на публике. Речь о дагеротипиях и коллоидных фотографических отпечатках, обретших неимоверную популярность ближе к середине XIX века. И вот посредством оных передовых технологий наше купечество ринулось запечатлевать себя для вечности — может быть, впервые в истории без всяких сословных зажимов и внутренних комплексов.
Фотография — почти демократия.
Разумеется, характерная типажность никуда не делась в мгновение ока, и все же на этих пластинах и карточках запечатлены «свободные собственники», ощутившие, что настает их время. Исторически очень короткое время, но это уже другая история.