Цивилизация
У писателя Андрея Битова, которому в этом году исполнится 77 лет, корпус главных текстов сформировался уже давно — на протяжении двадцати лет происходит лишь авторская шлифовка; Битов, как ни странно, любит свои книги дописывать.
Так было и с «Империей четырех измерений», которую автор называет основным своим детищем. Сборник соединяет в себе все главные, многократно изданные в прошлом работы — «Аптекарский остров», «Пушкинский дом», «Путешествие из России», «Оглашенные». Сам сборник несколько раз переиздавался, в 2002 году вышла наиболее полная версия — около 800 страниц. Битовская идея писателя как одного «сверхтекста» наиболее полно воплотилась, собственно, в том, что он объединил свои на первый взгляд разрозненные произведения.
Потом сборник несколько раз благополучно распадался на отдельные самостоятельные части, но интересно само по себе «имперское», согласно названию, желание Битова держать свои главные тексты рядом друг с другом — и более того, периодически проводить их ревизию, «апдейт».
Правда, версия 2002 года, по словам писателя, окончательная. То есть — каноническая.
«Пятое измерение», так же как и четыре предыдущих, содержит в себе самые разнохарактерные элементы, которые объединяет не столько условная тема, сколько железная авторская воля.
Тут буйство жанров — статьи, рецензии, беседы, произнесенные и непроизнесенные речи, дневниковые записи, предисловия к книгам, сны. И многообразие главных героев — от Пушкина до Жванецкого, от неприличного классика Баркова до литературоведа Лидии Гинзбург.
Условность теме литературы придают персонажи из соседних культурных ведомств — например, эссе о Шостаковиче, «Митьках» и даже Хрущеве. Биографии писателей перемежаются воспоминаниями из биографии собственной, мелькают фамилии, появляются длительные отступления, грозящие перетечь в отдельный самостоятельный текст. Цитаты, сноски, скобки, отточия. Вторая глава впереди первой.
У текста здесь появляется даже своя графика; внимательный Битов, впрочем, успевает подметить это раньше читателя — «Жанр этот определяется мною в амбициях живописи, а не интеллекта».
Автор «Пятого измерения» по аналогии с предметом своего исследования тоже становится субстанцией подвижной — где-то излагает мысль предельно четко и взвешенно, а где-то элементарно забывается («О чем это тут я? Не знаю…»). Где-то топчется на одном месте в невозможности отпустить пришедшееся по вкусу сравнение, где-то лишь пунктиром помечает полет своей молниеносной мысли. Но интереснее всего наблюдать, как в битовских плеоназмах рождаются блестящие истины –
«Чем больше пространства, тем меньше свободы. Поэтому люди выдумали тюрьму», «У нас отсутствует самостоятельность суждения, и тогда мы включаем манию, что нами кто-то руководит», «Мы читали про себя. Про себя, как не про нас».
Диалог Битова со своими культурными героями лишен какой-либо академической дотошности. Причем если в ранних эссе и чувствуется следование какой-то иерархии (или, по крайней мере, литературной теории), то в более поздних Битов перепроверяет решительно все, все подвергается сомнению и, следовательно, осмыслению.
Критика окончательно превращается в жанр свободного творчества, в котором находится место всему.
Всему — значит, и многообразным самоповторам, жонглированию одними и теми же избранными фамилиями, сомнительному символизму, страстному увлечению нумерологией.
В «Пятом измерении» можно наблюдать, как литературоведение, не желающее ограничивать себя лишь описанием писательского «политбюро», становится не только инструментом для изучения живой литературы, но и, как сама литература, способом познания себя. «Столько героизма, и нет героя, — пишет Битов. — Систему антигероя у нас начали раньше всех, потому что опоздали к герою».
Несколько ребячливо сравнивая весь корпус текстов русской литературы с «Тремя мушкетерами», автор приходит к точному, как выстрел, выводу: коллективный герой у нас не складывается, а вычитается — из семьи, общества, среды. «Русский герой не противостоит обществу, а просто его не хочет, он хочет другого общества, которого нет», — пишет Битов.
У нас, пишет автор, нет цельных героев, как в западной культуре (того же Гулливера и Робинзона автор назначает двумя главными архетипами европейской цивилизации).
Зато герои у нас — сами писатели.
Видимо, именно поэтому «Пятое измерение» — книга в первую очередь о людях. О людях как «сверхтексте».
Эти герои у Битова находятся в самом свободном обращении — здесь он может прокомментировать свою мысль о мысли Платонова о мысли Пушкина, проанализировать вклад третьего брата Жемчужникова в творчество Козьмы Пруткова, сравнить литературоведа Лидию Гинзбург с Монтенем. Удивительно, что при этой легкости импровизатора Битов пишет о том, как ему не хватает классического образования, о невозможности гармонично встроить себя в контекст мировой культуры, сожалеет о потере связей, об избирательности восприятия.
В этом сожалении можно обнаружить не то чтобы тоску родоначальника советского постмодернизма по классическому линейному искусству, сколько тоску читателя, тоскующего по непрочитанному тексту.
По сути, Битов пытается казаться не ученым, не писателем, экспертно рассуждающим о коллегах (как авторы в проекте «Литературная матрица. Учебник, написанный писателями», в котором Битов, кстати, тоже принял участие), а всего лишь читателем, честно поделившимся опытом своего внимательного прочтения.
В настойчивом соединении этого очень разного опыта в одном массивном переплете — старомодный и потому трогательный протест против никак не сообщающихся литературных сосудов. В этом смысле «Пятое измерение» — не только нерукотворный памятник исчезающей на глазах литературной империи, но и памятник лично автору, сумевшему любовно сохранить ее образ внутри себя.
