Размер шрифта
А
А
А
Новости
Размер шрифта
А
А
А
Газета.Ru в Telegram
Новые комментарии +

«Хотелось сделать «Ледокол» советским фильмом»

Режиссер Николай Хомерики о своем фильме «Ледокол»

Режиссер фильма «Ледокол» Николай Хомерики рассказал «Газете.Ru», как он из фестивального режиссера превратился в автора одного из главных фильмов года, а также о творческих компромиссах и плюсах советской эпохи.

— Вы понимаете, почему продюсер Игорь Толстунов обратился именно к вам? Не было такого вопроса, когда предложили снимать «Ледокол»?

— Я, конечно, об этом думал, и мне кажется — правильно обратились (смеется). Продюсерам, очевидно, требовалось, чтобы герои фильма были живыми людьми, а не просто функциями, как это обычно бывает в таком кино. А это как раз то, чем занимается авторское кино, жертвуя, как правило, четким жанром и зрелищностью. С другой стороны, у меня был сериал «Синдром дракона» — более-менее зрительский. По нему ясно было, что я могу это сочетать.

— Сразу согласились?


— Нет, не сразу.

— В чем сомневались?

— Надо оно мне вообще или нет. Тут очень грамотно поступил продюсер. Он предложил мне для начала поработать над литературным сценарием, и меня как в воронку затянуло в этот мир, в Антарктиду, к этим людям… Я, конечно, захотел сам это снять.

— Что для вас в этом мире было самым привлекательным?

— Ну, это как другая планета. Я, правда, хотел пожестче кино сделать, более натуралистично, приближенно к реальности.

Люди на «Сомове» ведь под конец дрейфа уже не выходили из кают и превратились в таких замороженных существ, смотрящих в одну точку.

В фильме это чуть-чуть не так: ориентированность на широкого зрителя требовала некоторых компромиссов, и, мне кажется, нам удалось их найти. С одной стороны, картина про дрейф и людей, с которыми зритель проводит два часа в замкнутом пространстве, а с другой — там все время что-то происходит. Это было самое сложное — заставить сюжет двигаться, не сразу стало ясно, как это сделать. В классических фильмах-катастрофах типа «Армагеддона» сюжет понятен, а тут — нет.

— Ну, был, например, фильм «Красная палатка»…

— Вот-вот, был, о том и речь (смеется). Для меня самым сложным и интересным вызовом было как раз придумать такой гибридный жанр: производственная драма, фильм-катастрофа, приключения. И так замесить этот коктейль, чтобы он сработал. И тут есть большая опасность: чуть в сторону — и зритель уже не понимает, где он находится.

— Что для вас, несмотря на все компромиссы, в «Ледоколе» самое важное, ценное? Может быть, какая-то ключевая сцена?

— Надо подумать… Наверное, это сцена самоубийства — для меня она ключевая. Был вариант выбросить ее, чтобы действие скорее развивалось, но мы решили ее оставить — и слава богу.

— Вы же, в отличие от многих зрителей, уже были в сознательном возрасте во время этого дрейфа. Что-нибудь помните?

— Да нет. Мне 10 лет было, я тогда газету «Правда» не читал. Но время то помню и ощущения от него хорошо помню. В этом, конечно, разница между сорокалетними и тридцатилетними — мое поколение стало последним, заставшим дыхание Советского Союза. Для нашей съемочной группы — там как раз всем лет по сорок — это было такое погружение в детство. СССР для нас — детство, а это та пора, из которой всегда запоминаешь хорошие моменты — предметы, музыку, одежду.

— Насколько вообще эпоха важна была для вас в истории про людей, застрявших в Антарктиде?

— Как это сказать…

Мне хотелось сделать «Ледокол» советским фильмом — в хорошем смысле.

Была же масса хорошего кино тогда и вообще много хороших вещей, хотя были и ужасы, о которых тоже надо обязательно говорить и снимать фильмы. Но для меня важно, что отношения между людьми были другими.

— Ну да, у вас даже, когда капитан Пускепалис бьет капитану Федорову морду, понятно, что это…

— Семейное дело, да (улыбается). Но так ведь и было, насколько я помню. Все было по-товарищески, по-семейному. Сейчас такие отношения тоже встречаются, но уже за пределами Москвы. Я поэтому некоторое время назад переехал в Санкт-Петербург, очень устал от всего этого, хотя работать все равно приходится здесь… Но я отвлекся. В общем, в ту эпоху было больше теплоты между людьми, мне хотелось это показать. А вообще, интонация же всегда идет от режиссера. Ты можешь даже сценарий снимать про доброту, но если этого нет внутри тебя, то ничего не получится. А я, извините за пафос, люблю людей — даже плохих вроде бы, и это само собой проецируется на экран.

— Да, в «Ледоколе» симпатии не вызывает только кагэбэшник…

— Это нам просто времени не хватило. Если бы фильм длиннее был, он бы вернулся в Ленинград, в свою квартиру. Сидел бы там в ванной и плакал, а нам было бы его очень жалко.

— До «Ледокола» вы сняли «Сердца бумеранг», который вышел одной копией. Сейчас сделали блокбастер. Понимаете уже, что дальше? Чего хотелось бы?

— Да, я уже работаю над следующей картиной. Это будет психологический триллер по роману Сергея Минаева «Селфи». С Константином Хабенским. Большой проект.

— То есть опять продюсерская картина. Вам правда интересно или это потому, что надо работать?

— Работать, конечно, надо, это я очень четко понимаю. А дальше пытаюсь понять, чего я хочу, что мне надо от этих проектов, и выбираю.

— Много предложений?

— Да, в последнее время довольно много. В основном сериалы, но были и фильмы — это не так принципиально. Был мистический триллер, было кино про Советский Союз, конечно…

Важно, чтобы фильм в итоге стал моим ребенком. Если я у продюсера в глазах не вижу возможности сделать это кино своим, то это не моя история.

— А новый авторский проект планируете?

— Да, я думаю над ним, он зреет. Такое кино надо делать, когда высказывание накопилось, сформировалось. Когда накопится — обязательно сделаю.