Цивилизация
Дело было на окраине Махачкалы в 2012 году. Магомед, водитель маршрутки, вышел из дома на работу и вдруг из-за угла вынеслись две «приоры», из них выбежали вооруженные люди, одни — в гражданке и тюбетейках, другие — в камуфляже и в масках. Они схватили Магомеда, но тот попытался вырваться и сбежать, ему стреляли в спину. Когда Магомед упал, неизвестные надели ему пакет на голову и затолкали в машину. Женщины кричали из окон, дети в панике разбежались. Вскоре на место ЧП подъехал участковый, забрал гильзы, выпавшую кобуру, опросил свидетелей.
Дело возбудили по статье УК «Похищение человека», уже четвертый год оно считается «висяком», похитители в нем значатся «неустановленными лицами», а Зухра, мать Магомеда, до сих пор ничего не знает о судьбе сына. Совет по правам человека (СПЧ), правозащитный центр «Мемориал» (организация включена Минюстом в список иноагентов), депутаты, сенаторы — никто не смог ей помочь найти Магомеда. И это несмотря на то, что все свидетели запомнили номера машин и приметы нападавших. Знакомые матери в силовых органах сказали, что ее сына осудили на закрытом процессе и теперь он в одной из сибирских колоний. Но найти его она не может.
Другого сына Зухры, Гаджи, буквально на следующий день после исчезновения брата задержали рядом с домом. По словам самого Гаджи, это были местные оперативники. Они отвезли его в частный дом. «Били несколько часов, я кричу: «За что бьете?», а они: «Ты сам нам скажешь!» «Знаешь, что делать, когда тебя пытают электрошоком? — спрашивает Гаджи. — Надо кричать, иначе умрешь, с криком выходит твой дух». Его отпустили, так ничего и не добившись, поскольку Гаджи не был связан с подпольем.
Третьего сына Зухры, Гасана, в том же году похитили примерно так же, как первого, — окружили несколько автомобилей, из них выскочили люди в масках и с криками и выстрелами затолкали в одну из машин. Через несколько дней родственники обнаружили Гасана в ИВС (изолятор временного содержания). Мать утверждает, что ее сына пытали несколько суток. Вне себя от боли, рассказывает мать, он под диктовку назначенного адвоката подписал чистосердечное признание сразу на россыпь статей УК: «пособничество терроризму», «участие в НВФ» и др. Суд признал, что он помогал продуктами шахидам, которые взорвали пост ГИБДД, и дали ему 15 лет тюрьмы.
«Я не знаю, виновны мои сыновья или нет, но почему их пытают до суда, похищают, не говорят о судьбе? — плачет Зухра. — Почему мои дети не могут рассчитывать на открытый и справедливый суд с представлением всех доказательств?! Зачем мне жить, участковый говорит, мол, сыновья-салафиты, не ищи. Нет человека — нет проблемы, все как в сталинское время».
Имена Зухры и ее трех сыновей по просьбе женщины изменены. Однако история подобных исчезновений далеко не единственная, которую можно услышать от местных жителей. Так, в 2013 году силовикам республики поступило около 200 сообщений о похищениях людей. «Особую озабоченность вызывают непрекращающиеся сообщения о похищениях, совершаемых лицами, одетыми в камуфлированную форму. Таких сообщений поступило 29», — в декабре 2013 года сказал прокурор республики Рамазан Шахнавазов.
На самом деле подобных случаев намного больше, но местные боятся обращаться в полицию, говорят родственники пропавших людей.
В жестокой войне с подпольем местные силовики, как здесь говорят, готовы применять любые методы, которые покажутся им эффективными.
Статистика «сирийцев»
Женщина в черной чадре из общественной организации «Матери Дагестана» ходит кругами по двору и по телефону умоляет выпустить детей из окруженного силовиками кирпичного дома. После долгих переговоров девушка с детьми по одному выходят из дома. На этом ролик на YouTube заканчивается — штурм дома с боевиком остался за кадром. Женщина эта в конце концов уедет в Сирию, а на ее родственников будут постоянно выходить местные силовики.
Один из сыновей Зухры также в итоге поддался радикальным проповедям и уехал через Турцию в Сирию, где погиб полевым командиром ИГ («Исламское государство», организация запрещена в России и многих других странах).
«Мужа забрали силовики, сказали, у него были граната и патроны, у адвоката тоже нашли гранату. Здесь люди пропадают каждый день. Теперь меня регулярно вызывает начальник РОВД и говорит, чтобы я ехала отсюда. А знакомые зовут в Турцию, а оттуда в Сирию», — рассказывает жена одного из осужденных.
Мы сидим на окраине Махачкалы, рядом припарковался тонированный «ВАЗ» — собеседница боязливо оглядывается и говорит, что опасается слежки. Самое страшное, что в неформальных разговорах некоторые дагестанцы, поддавшиеся радикальным проповедям, говорят о том, что спасение и возможность соблюдения вероисповедания можно найти лишь в ИГ.
Глава Дагестана Абдулатипов заявлял: если в 2012 году в республике было 240 преступлений террористической направленности, то в конце 2014 года — только 12. И силовики, и правозащитники, и родственники ушедших в подполье хором признают: это «заслуга» войны в Сирии.
В Дагестане регулярно проводят КТО (контртеррористические операции), бандподполье взрывает блокпосты, расстреливает поселковых старост.
Но если раньше люди шли в подполье «в лес», как здесь говорят, то теперь у республики появился свой «дальний лес» — Сирия.
С начала гражданской войны в Сирии в 2011 году дагестанцы с радикальными взглядами стали уезжать воевать туда, и местные власти им особо не мешали, считая, что отток радикалов стабилизирует ситуацию в республике.
В интервью «Газете.Ru» глава Дагестана Рамазан Абдулатипов говорил, со ссылкой на данные спецслужб, что в Сирию за годы войны уехали около 600 человек.
Один из высокопоставленных силовиков республики с ходу назвал корреспонденту «Газеты.Ru» другую цифру — 5 тыс. человек, которую подтверждают другие источники в правоохранительных органах республики.
Однако многие из «сирийцев» после окончания конфликта могут вернуться обратно — уже обученные и с серьезным опытом партизанской войны. Именно от таких «возвращенцев» может исходить самая большая угроза. Одна из причин оттока людей в Сирию — религиозные конфликты в республике.
Битва за мечети суфиев и салафитов
На общедагестанском мавлиде в честь дня рождения пророка Мухаммада в центральной Джума-мечети
Руслан Алибеков/NewsTeam/ТАСС
В 1990-е годы в условиях идеологического и религиозного вакуума российские мусульмане массово потянулись на Ближний Восток. Там, в медресе Аравии, Мекке, Медине они примкнули в том числе к радикальным движениям. Кавказскую умму (сообщество мусульман) стала разрывать борьба «традиционных» течений (суфии или тарикатисты) с «нетрадиционными» (салафиты или ваххабиты).
Если суфии опирались на мнение духовных наставников (шейхи и их последователи мюриды), то салафиты и их ученые алимы (проповедники), учившиеся на Ближнем Востоке, апеллировали к «чистому» исламу. Фундаменталисты говорили о буквальном следовании заветам Корана, образу жизни пророка Мухаммада и халифов древности.
Если суфии проявляли верность светской власти, то отдельные радикальные проповедники-салафиты напирали на ее несправедливость и необходимость борьбы с ней. На фоне слабой экономической ситуации в республике и безработицы риторика радикалов среди салафитов била по самым больным точкам и зажигала сердца части молодежи, поначалу уходившей «в лес». А в последние годы — хлынувшую в Сирию.
В результате кровопролитных междоусобных войн на Кавказе ваххабизм был запрещен в Ингушетии и Чечне. Почему не на всей территории России? 22 июля 1998 года министр юстиции Павел Крашенинников заявил, что течение ваххабизм не является экстремизмом и следует отличать религиозное течение от экстремистских направлений в нем. В Дагестане ваххабизм не запрещен, но Духовное управление мусульман Дагестана (ДУМД) контролируют суфии, которые тесно сотрудничают с местной властью.
Отсюда претензии к суфиям со стороны радикальной молодежи: по их логике, нельзя верить имамам, которые дружат с чиновниками и силовиками.
Власть отвечает взаимностью, вместе с ДУМД стараясь контролировать все происходящее в мечетях. Одной из таких форм борьбы стала «битва за мечети».
Пятница, 20 ноября, дневной намаз в салафитской мечети «Ан-Надирия» в Махачкале на улице Котрова. К месту подъехали автобусы с силовиками в форме и штатском, блокировали улицу. Прихожан-салафитов задерживали с предупредительной пальбой в воздух. После этого практически сразу мечеть заполнили суфии, и они выбрали нового имама Дауда Тумалаева. Картина облавы на салафитов типична для Дагестана во время пятничных намазов, на которые собирается больше всего прихожан.
Новые прихожане мечети, теперь это в основном суфии, говорят, что старый имам не вербовал людей в ИГ, но в силу почтенного возраста не контролировал ситуацию. Его никто не слушал, в итоге в общину стали наведываться радикальные проповедники. Три алима (проповедники) и десятки прихожан отсюда отсюда уехали на джихад в Сирию, а сам имам был близок к инфаркту.
Через несколько дней Муфтият Дагестана освободил от должности нового имама Тумалаева и утвердил «уважаемого и среди салафитов» Магомедрасула Саадуева, говорит мне представитель Муфтията Адиль-хаджи Ибрагимов. Однако новый имам также не устроил, в итоге выбор кандидатуры оставили за джамаатом (прихожанами мечети).
Высокопоставленный силовик охарактеризовал мечеть на Котрова как «рассадник экстремистов».
Ибрагимов подтверждает, что спецслужбы давно знали об исходе в Сирию прихожан из этой мечети, но из-за разногласий с салафитами по вопросу нового имама мечеть могут вообще закрыть.
Собеседник уверяет: с тех пор как 25 лет назад в Дагестане стали открывать новые мечети, никакого давления на верующих нет: «Но когда из мечети люди радикального плана уходят «в лес» или участвуют в терактах, у власти возникают подозрения».
Один из имамов города дает наводку на следующую возможную цель властей — джума-мечеть на улице Венгерских Бойцов: «Многие прихожане оттуда едут в Сирию. Недавно парень вернулся встретиться с родителями, ему так и сказали: зачем вернулся, езжай обратно».
Вокруг джума-мечети на улице Венгерских Бойцов гуляют прихожане с густыми бородами, в большом зале, застланном коврами, несколько человек совершают намаз. Из разговора с представителем мечети Мухаммадом Магомедовым следует, что мечеть на Котрова была одним из главных символов салафитской общины. Она привлекала и радикалов, но умеренные лидеры общины резко выступали против экстремизма. Сложностей добавляла текучка прихожан, ведь по исламу мусульманин может прийти в любую мечеть.
Теперь после облавы на мечеть на Котрова часть прихожан может уйти «в лес», другие — в Сирию, а лидеры общины не смогут их контролировать, подтверждают несколько опрошенных салафитов.
Салафиты предлагают бороться со стереотипом, что все они радикалы и подпольщики. «Незнание религии — это проблема, — говорит Магомедов. — Я видел больших ученых ислама, мы ездили в Саудовскую Аравию, встречались с шейхами, и они просто говорили о совершении намаза, а не поездках в Сирию и борьбе с властями. Те люди, которые идут «в лес», не могут быть разумными. Но молодежь бывает недовольна, что ей не дают делать намазы, отпускать бороды, ходить в мечеть. Тогда они уходят в соцсети, где ведутся на пропаганду ИГ».
Собеседник говорит, что только из джума-мечети на ул. Венгерских Бойцов в Сирию с начала этого года отправились около десяти человек, а участковые знали об этих намерениях, но ничего не предприняли.
По словам Магомедова, силовики считают, что если из мечети едут люди в Сирию, значит, имам плохой либо лжет. Но по его логике, мечеть «как концертный зал, если туда пришел слушатель-убийца, это не означает, что выступающий на сцене его поддерживает». Имам не всегда может вычислить радикала, это работа МВД, тем более, оперативники в штатском часто посещают мечети и наблюдают за радикальными проповедниками.
На вопрос, как отличить потенциального боевика от простого верующего, и салафиты, и суфии говорят: под подозрения попадают те, кто упрекает всех вокруг в неверии, не признает общепризнанных ученых-алимов. Радикальные проповедники делают ставку на неоперившуюся молодежь 20–25 лет.
Борьба с подпольем ведется без правил
«В N-ском районе Дагестана введен правовой режим КТО. В регионе началась комплексная зачистка территории от боевиков. По данным ФСБ, на территории республики действуют бандгруппы» — так звучит типичная сводка НАК (Национальный антитеррористический комитет) с Северного Кавказа.
До появления ИГ главной грозой властей были боевики запрещенного в России «Имарата Кавказ» (организация запрещена в России) (ИК). В недавнем интервью «Газете.Ru» глава Дагестана Рамазан Абдулатипов говорил, что сейчас подполье разгромлено и численность реальных сторонников ИК силовики оценивают в 30–40 человек. «Имаратчики» действительно превратились в полувиртуальную структуру, к тому же после присяги части амиров ИК главарям ИГ многих из этих боевиков убили. Но о полной капитуляции подполья речи не идет, ведь помимо ИК в республике действуют другие радикальные группы. Считается, что в Южном Дагестане подполье сильнее, поскольку здесь слабее позиции ДУМД. По словам местных жителей, юг Дагестана стал перевалочным пунктом для боевиков, которые бегут в Сирию через Азербайджан.
За сухим языком сводок КТО нередко стоят искалеченные судьбы реальных людей, утверждает зампред Общественной наблюдательной комиссии (ОНК) по Дагестану Магомед Шамилов. Он говорит о масштабности и жесткости КТО, когда под «пресс» попадали и невинные люди, а всех родственников брали на учет. По словам Шамилова, местным силовикам нужны показатели по отчетности, поэтому по малейшему подозрению в связях с подпольем человека задерживали и выбивали показания.
Шамилов рассказывает, что в Махачкале есть совместный приказ СК и МВД по оперативному учету ваххабитов, так называемый «вахучет». Официально это называется «профилактическим учетом» по статье «Религиозный экстремизм».
В городе три райотдела, в среднем за год в райотдел доставляют и проверяют на причастность к подполью несколько тысяч человек.
Официальное духовенство опровергает дискриминацию со стороны Муфтията по религиозным и внешним признакам, говоря, что салафитов никто не преследует. Но в реальности регистрация в райотделах многих людей идет по внешнему признаку и отношению к салафитской общине, говорит Шамилов. У них снимают отпечатки, ставят на учет. Затем зарегистрированного могут остановить где-нибудь на границе в Ставрополье и снять с автобуса. Все это сильно нервирует людей и, как говорят местные, даже непричастные к подполью могут изменить свое мнение.
По рассказам местных жителей, ситуацию обострили прикомандированные из других регионов силовики, например с военной базы Ханкала в Грозном, не подчиняющиеся региональной власти и действующие предельно жестко. Каждая спецоперация порождала волну гонений против местного населения, что в свою очередь вызывало новый приток «лесных».
«Как член ОНК я часто бываю в тюрьмах, там восемь из десяти человек говорят, что им подкинули наркотики и патроны и вменяли сотрудничество с радикалами», — говорит правозащитник Шамилов.
По его словам, главная проблема в том, что здесь большие семьи, все всех знают, и если кто-то из родственников связан с подпольем, его не сдадут властям из чувства чести. Хотя далеко не обязательно, что его идеи поддерживают.
Шамилов считает, что жесткость КТО активно использует в своей пропаганде подполье.
В 1920–1930-е годы в республике голодали, но «в лес» не шли.
У самого Шамилова на местном базаре участковый задержал сына. В отделении его якобы избили. Суд вины у Шамилова-младшего не нашел, но вердикт и медэкспертиза о побоях так и не помогли привлечь к ответственности обидчиков. «Все это благоприятная нива для радикалов, скажешь несправедливо обиженному два-три слова, и он уйдет «в лес», — констатирует Шамилов.
Портрет «сирийца»
Передо мной сидит участковый одного из районов Дагестана. Он листает списки официально разыскиваемых, водит пальцем, всматривается в фотографии подозреваемых. У 33 из нескольких десятков фигурантов отметка «сириец» — скорее всего, пропал на далекой войне. На затерявшихся на Ближнем Востоке со скрипом возбуждают дела, большая часть объявляется в международный розыск.
Прокуратура опасается с ходу возбуждать дела на уехавших в Турцию, вдруг они там просто работают. Но по факту оказывается, что большинство уехавших направлялись воевать в Сирию.
Участковый жалуется: в Центральной России охотнее дают информацию силовикам, а здесь не принято, не доверяют. Потому информаторами становятся вернувшиеся из Сирии дагестанцы. Судьбы у всех «сирийцев» разные, но конец обычно одинаковый: «Большая часть уничтожена. Позвонили отцу, говорим «твой сын стал шахидом», а там все размазано, трупа нет. Нет и ДНК, разыскное дело — висяк на всю жизнь», — рассказывает участковый.
Зачем едут, собеседник точно ответить не может. И сам для себя ищет простые варианты: «Да придурки они все! Есть один гад, он теперь в Сирии начальник полиции ИГ. Сейчас звонит оставшимся сельчанам и подзуживает, десятки человек вербовал. Есть бродяга, в Питер уехал, там охмурили, — палец собеседника указывает на несколько фотографий, целую семью. — А эти, отцы, жены, дети, внуки — бросили все дома и уехали в Сирию к ИГ. У одного брат наркоман, другой убит в спецоперации. Но есть и золотая молодежь — у одного отец местный богач — ему базу отдыха в Крыму купили, а он продал все и уехал в Сирию. У другого брат в розыске работал, он сам ушел и брата сагитировал».
Почти все «сирийцы» проходили как религиозные экстремисты:
«Одни искали острых ощущений, богатых «загрузили», а бедные поехали за деньги. Сброд! Как их еще назвать. Теперь в отделении таким уже дали отдельный стенд, отделив от мошенников, насильников, убийц. Если бы не поехали в Сирию, ушли бы «в лес». Здесь их можно было бы найти, а там они стали профессиональными наемниками».
Кто едет в Сирию? В основном салафиты, редко суфии, говорит собеседник. Силовики в первую очередь следят за салафитами, хотя и отрицают это. Но чиновники признают: салафитскую литературу постоянно изымают. Все, что не одобрило контролируемое суфиями духовное управление, считается ересью и преследуется.
Один из высокопоставленных силовиков республики в беседе с корреспондентом «Газеты.Ru» сознается, что для вычисления радикалов здесь читают чужую переписку в соцсетях.
«На территории нашего района приходишь в мечеть в форме и чувствуешь на себе их колючие взгляды. Мы мечети проверяем гласно и негласно, можем и по гражданке прийти послушать проповеди. Слышишь через мегафон на мечети: «Полиция, администрация — кяфиры, мы не должны жить по их законам, надо жить по шариату». И это в правовом государстве! А когда спрашиваешь их про экстремистские призывы, обделываются, прибегают так называемые правозащитники», — ругается другой силовик.
Потенциальных «лесных» и «сирийцев» часто выявляют по паспортам. У будущих членов подполья кресты на российском гербе в паспорте закрашены либо вовсе документ уничтожен, значит, человек скоро уйдет «в лес» по сигналу от собратьев.
Многие из вышедших по УДО снова возвращаются «в лес». Как с этим бороться, власти не понимают и больше используют метод кнута. Опрошенные «Газетой.Ru» местные силовики предлагают для борьбы с «лесными» ужесточить законы, отключать газ, свет, не платить пособия родственникам. «В этой республике нужна сильная рука, потому что у них нет страха», — говорит один из силовиков.
Рядовые полицейские часто гибнут в спецоперациях. «Ваххабиты засели на кладбище, нас позвали оцепить, пока спецуха подтянется. Сидим, ждем, грызем семечки, тут пальба начинается, мы падаем. На кладбище заезжают спецы на нескольких бэтээрах, выносят трупы. Сколько из-за такой работы товарищей погибло», — тяжело вздыхает другой оперативник. У простых полицейских из оружия лишь табельный пистолет, а в самой спецоперации могут участвовать до десяти разных силовых структур.
Во время одной из спецопераций по дому стреляли из крупнокалиберного пулемета, вспоминает боец: «Убили всех, только женщина зажала в руках внука. У ребенка рука висит, а бабушка хотела в рай попасть, вместо того чтобы выйти из дома. А ведь перед штурмом мы предлагали отпустить детей, но нет — идейная семейка оказалась, забрали их с собой».
«Лесные» мстят жестоко, утверждают силовики. «Например, идет спецоперация против радикалов, — рассказывает один из них. — Рядом случайно оказался заправщик, 86-летний старик. На следующий день его нашли с запиской «убит предатель и так будет с каждым».
Активная вербовка «сирийцев» и «лесных» идет и в местных тюрьмах. Например, вышедшие из колонии в поселке Шамхала примерно наполовину были заражены радикальными идеями, рассказывают силовики. Картина вербовки выглядит следующим образом. В тюрьму попадает группа радикалов. Они защищают слабых сокамерников от «блатных», заражают их своими идеями. Говорят: «Нас не интересует твоя история на зоне, теперь ты будешь жить по исламу, иди к нам, мы тебя защитим». После выхода из тюрьмы завербованному дают сигнал уйти «в лес».
«Обычно из тюрем вербуется самое дно общества, насильники и разбойники, их в первые месяцы убивают в спецоперациях. Но они вербуются в ИГ, взрывают блокпосты как шахиды», — говорит информированный собеседник «Газеты.Ru».
Коррупция и криминал питают подполье
Говоря о причинах ухода в подполье, власти обычно апеллируют к тяжелому социальному положению республики и пропаганде боевиков. Здесь зарплаты одни из самых низких по стране (17 700 руб. на июнь 2015 года). СКФО лидирует по безработице: по данным Росстата, за май — июль 2015 года показатель составил 10,6%. В национальных республиках уровень коррупции традиционно высокий, говорит замдиректора Transparency International в России Андрей Жвирблис.
По его словам, доступ к услугам (лицензии на бизнес, соцпособия) здесь связаны с коррупцией, и если 10 лет назад это еще казалось «нормальным» для остальных регионов, то сейчас контрастирует с остальной Россией. По словам Жвирблиса, в регионе распространены покупка должностей, клановость. «Все зашло слишком глубоко, у нас не отдельные чиновники коррумпированы, а вся система. Не так просто разрубить этот узел. И если поставить чиновника, не связанного с кланами, ему будет сложно взаимодействовать с элитами». Жвирблис предлагает бороться с клановостью системой сдержек и противовесов. Например, глава республики связан с одной группой элит, зам — с другой.
На фоне борьбы с боевиками в местную жизнь в «нулевые» прочно вошло понятие «подкинуть флешку» — в бандитских разборках чиновники и коммерсанты часто подкидывали своим конкурентам флешки, на которых вооруженные люди призывали отдать деньги и бизнес «во имя джихада». Если коммерсант отказывался платить боевикам, его могли убить. В Хасавюрте несколько раз, например, взрывали ТЦ, владелец которого отказался платить после подкинутой боевиками флешки.
«У каждого местного «царька» есть своя «лесная группа», это все знают, но открыто никто не говорит», — объясняет один из салафитов.
Источник в силовых органах признает, что в подполье также подталкивает безработица: «Заводы стоят, работы нет. Да и полицию не любят, не могут вынести клановость. Да, нас ненавидят многие, но каждый день идешь на работу и думаешь, что не вернешься. А те, у кого связей наверху нет, часто работают сверх своей смены из последних сил».
Как остановить необъявленную войну
Простого метода прекращения кровопролитной войны в республике, наверное, нет, ведь это тяжелый комплекс проблем. Из-за взаимного недоверия властей и религиозных общин исход людей в подполье и затем в Сирию становится чуть ли не нормой. Отдельные рецепты могут дать общественники. Так, в «Мемориале» часто указывают на опыт Ингушетии, чья адаптационная комиссия помогла многим вернуться в обычную жизнь. Но к такой структуре должно быть высокое доверие.
Правозащитники вспоминают опыт полковника из Буйнакского горотдела. Он собирал ваххабитов за круглый стол, говорил, живите, где хотите, в городе, хоть в лесу — исповедуйте свои обряды, но прекратите убивать. Полковника в итоге убили, все свалили на ваххабитов. В отместку были убиты алимы салафитов, но оказалось, что они не причастны. Но кровь уже пролилась и запустила машину кровной мести.
«Силовикам надо переубедить имама, но вместо мозгов и языка разговаривают «калашниковы». Рождаемость матерей не успевают за их скорострельностью», — рассуждает Шамилов.
Рецептом борьбы с экстремистами представитель джума-мечети Магомедов называет религиозное просвещение, строительство новых медресе, разрешение работать проповедникам-алимам, пусть даже для этого потребуются тщательные проверки силовиков.
А пока перед республикой открыты важные вопросы: как найти компромисс между салафитами и суфиями, отличать радикалов от обычных верующих, как эффективно бороться с боевиками и реальными пособниками, а не просто вести учет по религиозному признаку. Борьба с террористами одна из важнейших задач государства, но защитой госбезопасности нельзя оправдывать любую жестокость. Все это превращает антитеррористическую борьбу в бесконечную вендетту.