Я вернусь

Какое-то время назад мама, улыбнувшись, напомнила: «По-моему, кто-то собирался в Париж. Или уже отменилось?» Не отменилось, хотя в какой-то момент я сама перестала верить, что смогу прервать свой безостановочный московский забег, сложить чемодан и исчезнуть.
       И все же это случилось – как раз в прошлую среду, чем и объяснялось отсутствие моей колонки в «Газете.Ru».
       — Ты, девушка, как-то уж слишком налегке приехала. А ведь кто знает, как еще сложится жизнь…
       Таким словами встретил меня знакомый в Париже. Я слышу их не в первый и, уверена, не в последний раз. Даже довольно близкие друзья, когда я рассказывала, что еду собкором «Коммерсанта» в Париж, аккуратно заглядывали мне в глаза в лучшем случае с немым вопросом: «Ты вернешься?»
       В этом вопросе — наше нескладное прошлое, когда из СССР можно было уехать только навсегда. В лучшем случае с правом раз в год приехать по приглашению навестить родителей. Это я уже проходила. Вот уже десять лет, как все не так, а вопрос остался: «Ты вернешься?»
       Даже не знаю, кому еще, кроме русских, придет в голову его задать. Может быть, кубинцам, китайцам, «нашим» корейцам — тем, кто знает, что такое несвобода. Свободный человек так не спросит.
       Хозяин парижской квартиры, которую я снимаю, поехал работать в Китай, моя французская подруга уехала преподавать в американский университет, знакомый итальянец отправился изучать йогу в Индию. Это нормально. Так живет мир. Это не отменяет дома, родителей, друзей и не заменяет их. Это просто жизнь в отсутствии железного занавеса, остатки которого все еще, похоже, обременяют нашу память.
       Впрочем, и на Западе довольно долго существовало устойчивое клише: если приехал русский, то он хочет остаться. Хорошо помню свой разговор в американском эмиграционном офисе несколько лет назад. Им почему-то вдруг захотелось меня спросить, какие города США я собираюсь посетить и когда именно. Я спокойно ответила на все вопросы, предварительно отсидев полуторачасовую очередь, в которой не наблюдалось ни одного европейца. И вдруг официальная дама без подготовки говорит:
       — Вы же хотите здесь остаться?
       — Не хочу.
       — То есть как – не хотите?
       — Вот так.
       — Мы можем вам помочь.
       — Спасибо, не надо.
       — Вы имеете в виду, что собираетесь возвращаться в Россию?
       — Именно это и имею в виду.
       На ее лице появилось выражение, которое могло означать только следующее: «Девушка, вы в своем уме!» Мне стало смешно, и я не сочла необходимым это скрывать.
       Здесь в Париже, когда я пришла в префектуру, чтобы подать документы на аккредитацию, я вспомнила ту американскую историю. Наверное, все такого рода учреждения похожи друг на друга, хотя бы многочисленным присутствием людей, снисходительно объединенных устойчивым выражением «третий мир».
       Мне, к счастью, не задавали дурацких вопросов. Передо мной сидел красивый мулат, неожиданно приветливый и, я бы сказала, обнадеживающий. Если учесть, что процесс официального оформления статуса иностранного корреспондента отнимает месяца три от жизни и от работы, то это немаловажно. Он очень вежливо объяснил, что мне надо делать и куда пойти, после чего улыбнулся и спросил: «Ну, как там ваш Путин?»
       Я вздрогнула от неожиданности. Это был первый и единственный пока политический вопрос, вклинившийся в совершенно не обремененное, на первый взгляд, политикой существование этого дивного города, который, действительно, стоит мессы. Впрочем, об этом городе и обо всем, что со мной будет происходить «в загранке», вам предстоит читать еще не меньше года. Если не наскучит.