Цивилизация
Несколько дней я смотрела кино. Планомерно. Вечер за вечером я смотрела свои любимые фильмы одного и того же режиссера. По одному за вечер. Начиная со «Свой среди чужих, чужой среди своих». Шесть вечеров — столько его фильмов стали частью моей личной эмоциональной среды. Я искала, где я прокололась. Что я не поняла про человека, который делал эти фильмы.
Мне говорят, он не изменился.
Потом я всматривалась в 18-летнего мальчика, который шагал по Москве и пел про то, как он шагает по Москве. И искала в нем намек на того мужчину, который через 28 лет после того, как шагал по Москве, снимет мою любимую «Ургу — территорию любви», и на того мужчину, который через 47 лет после того, как шагал по Москве, напишет «Манифест просвещенного консерватизма».
Мне говорят, он не изменился: он всегда любил любую власть.
Шесть вечеров я вслушивалась в диалоги и монологи и в паузы этих фильмов и пыталась понять: он ли меня обманывал, я ли себя обманывала. Или все же было? Вот этот синхронный выдох-вдох, который и делает чужое творчество твоим?
Мне говорят, он не изменился: он всегда любил любую власть, и власть любила его. А ты, говорят мне, кажется, веришь, что гений и злодейство несовместны.
Я не мерила, если честно, категорией «гений». Но да, с упертостью ребенка пыталась отделить вот то его кино от другого его кино — и вообще от жизни, в которой Бог ему судья. Мне казалось, что там был некий путь, отдельный от дороги, которая неминуемо вела к властной любви и любви к власти, со всеми вытекающими отсюда выгодами и дивидендами.
Мне казалось, это плохо кончится для него. В итоге закончилось для меня. Я не могу избавиться от ощущения фальши. У меня больше не получается отделить кино от реального человека, слова и поступки персонажей фильма от слов и поступков создателя фильма, рвущие душу монологи в кино от лишенного рефлексий, холодного, прагматичного и циничного персонажа реальной жизни. Не верю. Я знаю, это другая крайность. Но наши взаимоотношения с искусством эмоциональны. Что тут поделаешь…Территория любви продана под гостиницу.
Это не бандиты с распальцовкой строят гостиницу. Не богатые нувориши, которым море по колено. Не наворовавшие чиновники. Не управление делами президента, наконец, положив на всех, делает что хочет. Это делает русский интеллигент, режиссер, с чьими фильмами росла половина жителей из подтопленных и подгоревших вокруг его стройки домов. Там его зрители пытаются быть им услышанными — те, ради кого работала (может быть, вопреки всему и ему самому) его лучшая сущность. Там его коллеги.
Когда-нибудь неминуемо должно было произойти это прямое столкновение разнообразных ипостасей одного и того же человека. Еще был выбор? Воткнуть шест в землю и обозначить территорию любви. Почувствовать мизансцену так, как чувствует режиссер. Или подогнать бетономешалки. Чисто бизнес, ничего личного. Такого выбора для Михалкова уже нет. Вот и все.
Территория любви закатана в бетон. Здесь больше ничего не вырастет. Здесь роют вглубь, строят на семь этажей вверх, уничтожая попутно все, что мешает. На этой территории не осталось ничего человеческого, толерантного, ничего стыдного. Ничего, кроме прав пахана, надлежащим образом оформленных близкой ему властью.
