Цивилизация
Так-то у нее все хорошо, не пожалуешься: единственная дочь в Институте стали и сплавов познакомилась с солидным англичанином, он ее полюбил, красавицу русскую, и увез к себе в далекий Суффолк, где и работает профессором. Дочь сперва-то не очень его жаловала, но потом привыкла, заговорила хорошо по-английски, завела подружек и встроилась в тамошнюю чопорную жизнь. Старуха была там, и ей не понравилось: «Как утки вокруг себя утят соберут, а если чужая полезет – заклевать могут! Вот так и эти англичане».
Старухина дочь, английская утка, родила своему профессору тоже дочь, которой от профессора достались разве что очки да симпатичная картавость, заметная только при разговоре по-русски, а от русской матери – красота и приятная вальяжность, эдакая лень в движениях. Эта, получается, внучка нашей цветастой старушки Елизаветы Алексеевны отнюдь не стала жить в Суффолке, да и Лондон ей не приглянулся: «Зачем же, — говорит, — буду я платить в Англии столько за квартиру, когда у меня в Москве своя двухкомнатная практически бесплатно?»
И с этими словам вернулась на родину матери, поступив, таким образом, под опеку внимательной Елизаветы Алексеевны, женщины энергичной и твердой, портнихой по профессии и призванию.
Как-то так совпало в рабочей жизни нашей ладной старухи, что почти одновременно с возвращением внучки на историческую родину предприятие мелкого бизнеса, дававшее ей средства к существованию (на московскую пенсию в Москве не проживешь, известное дело) и занятие, было захвачено корпоративными налетчиками из-за очень даже приличного здания в престижном районе. Внучка, английская выученица, конечно, пристроилась неплохо, но какой же бабке придет в голову, будучи крепкой и привыкши рассчитывать на собственные силы, поступать на иждивение?
Вот она, собственно говоря, и жалуется, и даже плачет.
Потому как в малый-то бизнес она пришла тоже не с Луны, а из директоров небольшого ателье советских времен. То есть привычка устраивать дело, набирать людей, загружать их работой и проверять ее исполнение у нее была и есть. А сейчас есть даже и какие-то деньги, а также хороший опытный сапожник и еще одна молодая прекрасная закройщица, и втроем они представляют собой очевидный центр услуг небогатому населению, включающий в себя починку любой, даже китайской, на чем Елизавета Алексеевна любит настаивать, одежды; изготовление одежды, конечно, тоже; плюс починка и изготовление любой обуви, в том числе сапожник Михаил Гаврилович готов стачать что-нибудь пристойное для уродливых старческих ног: в его послужном списке есть и работа сапожника-ортопеда. А закройщица, молодая женщина Надя, дешево шьет ну такие нарядные платьица для невест и выпускниц, и дешево, и хорошую ткань ей есть где взять. Причем даже оборудования никакого этим трем будущим предпринимателям покупать не нужно, поскольку здание налетчиков интересовало само по себе, и всякие нужные машины они растащили, поднапрягшись, по домам.
И Елизавета наша Алексеевна плачет, потому что, кроме денег и неуемной энергии свободной от любви и бытовых забот крепкой женщины, у нее ничего нет, никаких связей. А на дому работать невыгодно, самотеком люди в дом не придут, а реклама стоит денег, да и когда все вместе — и ремонт обуви, и ремонт одежды, и кройка с шитьем, и уютный подвальчик – это же настраивает клиента, приучает его, что он тут свой и желанный.
Беда еще, что партнеры ее люди забитые и простые, тоже без связей, а сама она уже очень утомилась всеми этими походами по мэрии, по префектурам, по каким-то заведующим отделом невесть чего, по всем этим хитрым молодым людям в обшарпанных кабинетах, которые совершенно не понимают ее простых слов и ясных желаний… что делать женщине, как не плакать?
Внучка, кормилица, зудит, говоря: «Живи, бабуля, в свое удовольствие, я тебя прокормлю, одену и обую», — но правнуков нет и не предвидится, а привычка работать толкает изнутри, не дает покоя…
