Цивилизация
Что же делать женщине, когда у нее не только дети, но и внуки уже взрослые, а сама она еще молода и энергична и никак не хочет сидеть сиднем или нянчить правнуков? Вот она и скачет по свету, много работает и даже еще учится — то акварели писать, то итальянскому языку.
Так проходит почти весь год: мама счастливо занята, хотя с нею вполне можно и долго поговорить по телефону, и зайти благословиться на какое-нибудь важное дело, и просто посидеть в тишине и послушать толковых советов, и получить подарок из дальних стран... или вспомнить ушедших любимых родных.
Но под Новый год она начинает испытывать беспокойство — на манер большой пестрой курицы накануне грозы. Мы, цыплята ее, уже такие взрослые, должны непременно окружить ее перед переменой последней цифры в четырехзначном числе, обозначающем год, иначе ни нам не будет счастья, ни ей спокойствия. Прежде, пока мы были малы, это все было легко устроить в самый Новый год — все жили вместе, все были при ней; но теперь мы разбрелись и распустились.
Знает она нас, неаккуратных и невнимательных, и потому задолго до события начинает ласково кудахтать, созывая. Обычно спокойная к нашим отказам, тут она проявляет непреклонность: мы обязаны быть у нее. Наконец торжественно назначается дата — чуть позже католического Рождества, но и чуть перед Новым годом, и у нас, детей и внуков, появляется трудная задача — накупить для всех подарков. Сама-то мама все давно придумала и уже наверняка купила.
Тут уже явное обязано сделаться тайным: предстоит по-тихому выяснить надобности каждого, снестись с прочими участниками новогоднего волшебства, сформировать подарочный мешок — и все это удержать в секрете от того, кто рядом с тобой, кто поблизости, в секрете от ежедневного твоего.
Начнем в семь, предлагает мама. Хорошо, соглашаемся мы. Вы же не придете вовремя, смеется она. Придем, важно обещаем мы. Никогда такого не было, притворно удивляется она. А вот и будет, настаиваем мы.
И, конечно, всегда опаздываем. К семи — иногда такое бывает — появляется один только внук, человек разнообразно занятой, но в силу возраста (скоро десять) чрезвычайно регулярный. Часа два, не меньше, он приносит пользу обществу, выполняя всякие поручения — от выноса сора из квартиры до расстановки стульев.
Потом появляются настоящие гости — неродные, но самые близкие, без которых какой же праздник.
И часа через три после назначенных семи начинают приходить те, ради кого, собственно, все это и устраивается, — мы, дети и внуки. В маминых глазах появляется такое счастье, какое бывает иногда у людей, долго испытывавших сильную боль и избавившихся от нее. Она же, как и всякая мама, во всех своих заботах и занятиях все время помнит о нас и боится за нас; она часто говорит, что покой ее посещает только тогда, когда мы ее окружаем. И вот этот момент наступает.
А дальше — как в детском саду: все быстро наедаются и соловеют, но отдыхать некогда, время дарить подарки. За подарок придется как минимум рассказать стишок, или спеть, или задорно проскакать на палке с конской головой, размахивая пластмассовым мечом.
Есть за что стараться: у большинства из нас мешок с подарками вызывает взрыв восторга. Не в полной мере доволен бывает обычно только тот самый регулярный внук, и дело не в том, что ему не нравятся подарки, просто у него всегда есть собственные планы, которые, ясное дело, нарушаются нечуткими взрослыми...
Когда мы прощаемся, мама, страшно уставшая, все равно не хочет нас отпускать. Вспоминает еще про какие-то тайные подарки, которые она приготовила с особенными целями, раздает оставшуюся еду — «я все равно этого есть не стану», что-то горячо советует, желая в последний момент наставить нас на путь истинный на весь длинный год. Нам больно покидать ее, такую замученную и такую расстроенную расставанием, нам хочется остаться с нею, под ее опекой и защитой, чтоб она мановением слабой своей руки, как когда мы были маленькими, отвела от нас заботы и тревоги, — и заодно взять на себя ее заботы и тревоги.
С Новым годом, мама!
