Приключения головы

Голова отдохнувшего человека обычно набита салатами. Там есть кубики вареной
колбаски, зеленые горошки, крабовые палочки, маслинки, рис, лучок, огурчик,
перчик, грибочки, каперсы и сельдерей. Когда начинаются праздники, все это
врывается в человеческую голову с остервенелостью салюта, мечется там в
гулкой пустоте, освещая сумрак будней вспышками сытного торжества. Но потом
содержание радостной головы оседает, плющится, путается местами. Где же была
ты, голова? Куда тебя носило? Что видела ты? Кого целовала? Кто бил тебя?
Кто причесывал? О чем ты думала все эти годы, голова?

Мои собственные первые воспоминания о новогодних праздниках относятся к
периоду, когда время еще было размером с санки. Оно, пыхтя, поскальзываясь,
поднималось в гору в коричневом клетчатом пальтишке, а потом вдруг катилось
вниз, мерцая яркими искрами – снег пополам с кровью из носа. Радость в это
время состояла из странных вещей. Я, например, любил своровать у своего
дедушки Василия Ефимовича Прокопенко плитку прессованного ксилита, похожего
на каменную белую шоколадку. Я тайно грыз мрамор лекарства, которое Василий
Ефимович Прокопенко берег на случай сахарного диабета. Диабет извел его – он
так и не наступил до самой смерти Василия Ефимовича от тоски.

Еще я любил в то время сухие супы в пакетах, сделанные из толченого яда,
зеленой акварели и ольховых опилок, бабушкины блинчики с мясом, пастилу и
желтых живых цыплят, продаваемых с рук на Преображенском рынке столицы.
Однажды родители уступили моим мольбам и купили мне пяток этих существ в
подарок. Это был настоящий праздник. Я ликовал дня три, пока цыплята жили в
картонной коробке у трансформатора для холодильника. На четвертый они,
изрядно нагадив, дружно отдали Богу душу, благородно подарив мне счастливые
детство, отрочество и зрелость. Вот что бы я делал теперь с 30-летними-то
курами?

Как ни странно, до сих пор я не могу вспомнить ни одного Деда Мороза.
Кажется, какой-то из них встречался мне на елке в Кремле. Но гораздо
интересней там была не сказка, а ее окончание, когда детей выгоняли на улицу
и водили по гигантской огороженной площади кругами, как маленьких пони.
Родители должны были распознать свое добро и выхватить его из потока, словно
чемодан, едущий по ленте в зоне выдачи багажа. Тысячи глаз рыскали по тебе в
этом дремучем лесу людей. Было и страшно и восхитительно, потому что руки
сжимали волшебное сокровище – красную пластмассовую кремлевскую звезду с
тайником для леденцов и шоколадок.

Деды Морозы стали мне встречаться только в пубертатные годы, но чаще всего
они оказывались барышнями в подпитии. Несколько раз я ездил в так называемые
молодежные заезды в ведомственный дом отдыха на базе «Валентиновка» под
Москвой. Барышни постарше играли там с юношами постарше в поддавки. На
шахматной доске расставлялись тогда рюмки с водкой, и всякий съевший фигуру
противника игрок должен был скушать и ее содержимое. Уже тогда я
догадывался, что не дед с бородой и бровями, а именно невменяемые женские
существа, в сущности, будущие куры, с клювами, красными от губных помад,
способны подарить тебе нечто такое, что вызовет внутри тебя карнавал. Но я
был слишком молод тогда и одна из будущих кур отключилась у меня прямо на
руках в процессе танца, который я искренне считал эротическим. Пока ее рвало
остатком ночи, я размышлял о том, что жизнь – это все-таки праздник
воображения. Проблема только в том, что оно должно быть как можно богаче.

Искомое далось мне в подарок именно что на Новый год только однажды, когда
меня вдруг отпустили из армии в увольнение на праздники и я случайно
оказался в полузнакомой компании. Я был возбужденный ефрейтор с шеей,
тонкой, как труба парового отопления. Она – обладательница зрения в минус
двенадцать диоптрий. Нас ненадолго связал напиток чача, разведенный зеленым,
как оружие массового поражения, лимонадом «Тархун». По ощущениям наша
праздничная близость была похожа на булку с маком по девять копеек, плюс
кофе со сгущенным молоком. Калорийно, но не сытно.

С тех пор прошли многие годы. И каждый из них был, наверное, новым. Я помню
чужбины, квартиры и дачи. Помню лютый холод в какой-то деревне под Москвой,
и то, что ради тепла пришлось за одну волшебную ночь разобрать и спалить в
печи соседний деревянный детский сад. Помню похоронный оркестр «Холодные
ноги» на перроне крошечного провинциального города в предновогоднюю ночь. В
половине пятого утра нужно было встретить одного товарища, и местный
музыкальный коллектив согласился исполнить в его честь композицию «В траве
сидел кузнечик». Я помню фейерверки и танцы, ругань и смех, восторг и
отвращение, стихи и прозу, холодец и колбасу. Но чем больше я думаю об этом
сейчас, тем скорее понимаю, что все уже разлеглось в моей голове слоями. Все
салаты и мечты упорядочились там внутри в довольно странный набор. На дне
там находится селедка обид, ее покрывают картошка достатка, затем — морковка
озорства и свекла напрасных стараний. Сверху вся эта шуба воспоминаний
залита майонезом прожитых лет.

И вот размышляю теперь: как понесу я все это после праздников на работу? Чем
это обернется для людей, которые пожелают съесть и выпить мой мозг? Добром
это окончится, весельем или расстройство желудка – наименьшее из страданий?

Голова моя! Где ты шлялась все эти годы? Зачем? Молчит голова. Не дает
ответа.

За работу, товарищи!